БЕРКУТЫ

      Отъезд Ивана Ильича на целину означал крушение лучших наших надежд. Особенно переживал Борис Данилович. Люди старшего поколения всегда чувствительнее к переменам в жизни.

      Нужно было поддержать старика, встряхнуть его, вытащить из угнетающей тишины кабинета, окунуть в бодрящую зелень охотничьих просторов. С такой мыслью однажды вечером я отправился к Борису Даниловичу.

      Войдя во двор моего старого друга, я остановился в нерешительности: стоит ли тревожить старика, может быть, лучше вернуться?

      Я вздрогнул от прикосновения к руке чего-то сырого и холодного. Это Самсоныч ткнулся носом в мою руку. Самсоныч потянулся, как это обычно делают слишком засидевшиеся собаки, и протяжно зевнул: э-э-э... — словно недоговорил: «Э-эх, вы, охотнички!» Я решительно зашагал к крыльцу.

      Как всегда, встретить вышла Пелагея Васильевна.

      — Вот это хорошо, что вы пришли. Друзей забывать нельзя, — в голосе доброй женщины я уловил упрек. — А Борис Данилович скучает...

      Пелагея Васильевна приблизилась ко мне и, будто боясь, что ее кто-нибудь услышит, тихо продолжала:

      — Вы бы его на охоту вытащили. Обложился бумагами и все сочиняет. В артели сидит да здесь сидит. Вы уж с ним поговорите, а я вот с хозяйством управлюсь...

      Тишина... Полная тишина в доме. Борис Данилович по-домашнему в нижней рубашке сидел за письменным столом, заваленным словарями, справочниками и листами бумаги. Настольная лампа с зеленым абажуром бросала мягкий свет на сосредоточенное лицо сидящего.

      Завидя меня, Борис Данилович оторопел от неожиданности. Но это был какой-то миг. Заскрипели подтяжки, и старик по-молодецки, совсем несоответственно своей грузной фигуре, вскочил со стула и пошел мне навстречу.

      Я жал его большую, мясистую, немного потную руку и бормотал:

      — Извините, Борис Данилович, что я так бестактно, не постучав в дверь, зашел. Хотелось увидеть вас за обычным занятием...

      — Ну, что вы... — с мягкой улыбкой говорил Борис Данилович. — Для друзей не должно быть этих условностей. Я так рад. Кстати, и вас могу порадовать. Пришло первое письмо от Ивана Ильича.

      Борис Данилович отыскал среди груды исчерканных бумаг небольшой серый конвертик. Мы уселись рядышком на диван, и Борис Данилович принялся читать вслух.

      О себе Иван Ильич сообщал мало. Очевидно, его стремления и интересы являлись частью большой жизни коллектива. Иван Ильич писал о том, как там, в Кокчетавской области, у большого озера, вокруг которого расстилались необозримые степные пространства, растет молодежный поселок, как прошла первая боевая весна новоселов.

      И наши сердца наполнялись чувством гордости за славные дела .молодежи. Мы гордились неутомимым Иваном Ильичом, считая его нашим представителем при важном и почетном деле.

      Мы сидели некоторое время молча. Торжественные минуты эти были посвящены Ивану Ильичу. Все еще как-то не верилось, что не зайдет он сейчас и не разрушит до основания застойную тишину кабинета

      — Вы все пишете, Борис Данилович... — прервал я молчание, чтобы отвлечь старика от грустных размышлений.

      — Да, да... Пишу, — будто очнулся Борис Данилович. — Иногда настолько углубляюсь, что не замечаю, как идет время. Мне кажется, я повторяю свою жизнь, снова иду по тем же  охотничьим тропам, разжигаю костры на давно остывших кострищах, встречаюсь с теми людьми, которых прежде знал, разговариваю с ними. Вообще каждый человек на склоне лет проводит инвентаризацию своей жизни и бывает счастлив, если годы не напрасно растрачены, если есть за душой полезные, и добрые дела — те ценности, которые вошли в его актив.

      — Содержательная жизнь у вас, — заметил я, искренне радуясь за своего старого друга. — Вам, Борис Данилович, есть о чем рассказать нынешнему поколению охотников...

      — Конечно, есть, — еще более оживился старый охотник. Но я встречаю немало трудностей. Чувствую недостаток в изобразительных средствах... Ведь я ничего, кроме объяснительных записок к бухгалтерским отчетам, не писал. У Луки Пачиоло, основоположника двойной итальянской классической системы учета, к сожалению, ничего нельзя почерпнуть для «Охотничьей поэмы». А писать об охоте нельзя, знаете, без поэзии.

      — Но, Борис Данилович... — попытался возразить я, — вы, конечно, читали «Педагогическую поэму» Антона Семеновича Макаренко... Найдите вы в ней хотя бы одно лирическое отступление с крупицами поэзии в обычном нашем понимании. Ничего там такого нет, но зато там есть поэзия благородного педагогического труда...

      — Искренне вас благодарю, с чувством произнес Борис Данилович. — Я понял вас. Возможно, что «Охотничью поэму» и нельзя будет назвать вполне совершенным трудом с литературной точки зрения, но искреннее слово должно быть доходчиво. Вы знаете, — продолжал Борис Данилович, — что я принадлежу к ста рому поколению охотников. Когда я впервые взял в руки ружье, наш поселок насчитывал всего несколько охотников. Это были закоренелые индивидуалисты, которых выводил из себя даже единственный человеческий след, отпечатавшийся на снегу в их излюбленных охотничьих угодьях. В те времена изворотливыи мужичок-добытчик хозяйничал в лесу и на озерах по собственному усмотрению. Жил он неплохо, потому что убить лося или козла не составляло больших трудов. Птицы тоже было видимо-невидимо. Я помню, сам стрелял уток на озере, выжидая, когда они сплывутся, чтобы одним выстрелом добыть несколько птиц. Припоминаю первый свой ночлег в лесу. Я ворочался у костра с боку на бок, прислушивался к каждому шороху — все мне мерещилось, что кто-то крадется к костру. Тогда я считал, что одиночество — неизбежный удел охотника... Борис Данилович не мог скрыть волнения, охватившего его. Он поднялся на ноги и стал ходить из угла в угол тяжелой, грузной походкой. — Но вот, — продолжал он, — моя «Охотничья поэма» приближается к концу. Ее последние главы густо населены интересными людьми, и я сам того не заметил, как пришел к неизбежным выводам о будущем охоты, которые противоречат некоторым моим застарелым взглядам.

      — В чем же вы видите противоречия, Борис Данилович? — спросил я. По правде говоря, я не ожидал от старика такой исповеди.

      Борис Данилович не сразу ответил на мой вопрос. По-видимому, ему нелегко было сделать такое признание.

      — Видите ли... — продоложал он, наконец, — в моих взаимоотношениях с Иваном Ильичом имели место некоторые противоречия. Иван Ильич, как я думал прежде, излишне стремился к коллективизму в охотничьих делах. Он любил веселую и дружную компанию охотников. Я же, как вы знаете, предпочитал охоту в одиночку или в составе нашей хорошо сработавшейся тройки. Но теперь я понял, что стремления Ивана Ильича к коллективизму следует объяснять не столько его широкой и общительной натурой, сколько умением правильно понимать современную обстановку. В нынешние времена любительская охота принимает именно такие формы, сторонником которых был Иван Ильич: коллективные меры по охране и воспроизводству дичи и разумная организация охоты. Охота воспитывает теперь дружбу, солидарность, взаимовыручку, а не хищнический индивидуализм. Времена не те, и человек стал другим.

      Скажу откровенно, в эти минуты я любовался Борисом Даниловичем. По-видимому, литературные упражнения принесли свои плоды. В этот вечер показался он мне каким-то необычным — собранным, сильным, духовно обновленным...

      Но вытащить Бориса Даниловича на охоту не удалось. Когда я намекнул насчет охоты, Борис Данилович как-то внезапно переменился, и я опять увидел перед собой приунывшего старика.

      — Нет, — покачал он головой. — Как же без Ивана Ильича? На охоте так же, как в бою, имеет значение чувство локтя Справа я всегда чувствовал Ивана Ильича, а слева — вас. А теперь... — Борис Данилович махнул рукой и отвернулся.

      Я с сожалением взглянул на лосиные рога, на которых висело ружье Бориса Даниловича, покрытое тонким слоем пыли. Впрочем, ружье не было зачехлено. Не хитрит ли старый охотник?..

      Поведение Бориса Даниловича я считал странным, напоминавшим нечто вроде святошеского обета воздержания и подвижничества. Но... ничего не поделаешь. Старики — народ упрямый.

      * * *

      Почти год прошел после отъезда Ивана Ильича на целину. Яркое солнце растопило снега. Апрельский ветер ласкал обнаженные поля, будил дремотную тайгу. Воздух наполняли трубные крики журавлей, гусиное гоготанье и свист быстрокрылых утиных стай.

      В один из многотрудных дней, когда контора лесничества была переполнена овчинными и собачьими полушубками индивидуальных застройщиков, конюх лесничества дядя Андрон, похожий на Николу Чудотворца, крикнул через головы посетителей:

      — Малец тут к тебе, товарищ лесничий. Депешу принес...

      — Давай ее сюда, дядя Андрон, — попросил я.

      — Не доверяет... Приказано, говорит, передать лично. Такой настырный.

      «Настырный» оказался тем самым вихрастым парнишкой, который просвещал Ивана Ильича в первый день обкатки мотоцикла.

      Я торопливо разорвал конверт с пометками «срочно» и «лично».

      «Ожидаю вас у себя на квартире сегодня ровно к восьми часам вечера по весьма важному делу», — писал Борис Данилович. Ниже значилась дата и подпись со стремительным росчерком, деловитая, без рогообразных и спиральных излишеств.

      — Хорошо, — кивнул я посыльному. Передай, что я буду ровно в восемь.

      Вечером я отправился к Борису Даниловичу. Против обыкновения, меня встретил сам хозяин дома. Он был возбужден и радостно взволнован.

      — Заходите... Заходите... — суетился старик. — У нас большая радость... Могу сообщить: приехал из Китая главный инженер завода Астахов...

      — Астахова я немного знаю, — сказал я. — Слыхал о нем, как о дельном инженере.

      — Нет, вы не только это знаете. Астахов — страстный рыболов и охотник...

      — Об этом я не знал...

      — Нет, вы забыли, — с досадой махнул рукой Борис Данилович. — Я вам когда-то рассказывал о рождении охотника. Герой этого рассказа — лицо не вымышленное. Он здесь... Леонид Иванович Астахов...

      Наконец, я понял, в чем дело.

      — Пойдем поскорее, — торопил Борис Данилович. — Гость скучает. Неудобно его оставлять одного.

      Видно, что Леонид Иванович принес радость в дом добрых стариков. Пелагея Васильевна сияла, будто в доме был праздник.

      В гостиной навстречу мне. поднялся с дивана стройный худощавый мужчина средних лет, свежий, бодрый, как человек, который ежедневно умывается ключевой водой и утирается полотенцем, сотканным из полевого ветра и солнца.

      — Астахов, — отрекомендовался он. — Представитель младшего поколения друзей-охотников. Хотя я из комсомольского возраста вышел, но охотником себя считаю молодым... Стадийно молодым, если выразиться языком Трофима Денисовича Лысенко...

      — Всегда вы скромничаете, Леонид Иванович, — заметил Борис Данилович. — Ваш охотничий стаж не так уж и мал. Когда мы с Зайцевым посвящали вас в члены любительской артели, мы зачли в ваш охотничий стаж стрельбу из рогатки.

      — Ах, да... Я и забыл, — рассмеялся Леонид Иванович. — Кстати, где сейчас Кузьма Ермолаевич? Давно о нем не имею сведений.

      — Работает старшим механиком МТС в Курганской области, — сообщил Борис Данилович.

      — Хороший был работник и прекрасный компаньон, — с ноткой сожаления в голосе проговорил Астахов и тут же обратился ко мне: — Как мне рассказал Борис Данилович, у вас здесь была прекрасная компания. Жаль, очень жаль, что мы прежде не встречались

      Вы были в Китае?

      — Да.

      — Интересно... Как идут дела у китайских товарищей?

      — Очень хорошо. Китай страна неограниченных возможностей. То же можно сказать о людях. Чувство долга, вера в свои силы, неистощимая любознательность, любовь к труду — вот характерные черты людей, которые меня окружали. Человек почувствовал силу своего разума и могущество рук своих. Но, откровенно говоря, соскучился я по родным местам... Вы, Борис Данилович, научили меня понимать красоту богатой русской природы, — говорил Астахов. — Когда я вспоминал о своих почтенных учителях, открывших мне дорогу в, жизнь, всегда среди них находились и вы...

      — Спасибо, Леонид Иванович, — растрогался старик. — Я не достоин быть среди ваших мудрых учителей. Мой труд по сравнению с трудом ученых людей слишком ничтожен. Любовь к родным просторам не искусство и не ремесло, а светлое, благородное чувство, свойственное любому русскому.

      В эти минуты Борис Данилович, казалось, помолодел. Черты лица его стали мягче, глаза наполнились блеском. Мы с Астаховым любовались стариком.

      Жаль, что Пелагея Васильевна нарушила ход мыслей Бориса Даниловича, пригласив нас к столу.

      В этот вечер мы договорились съездить в те памятные места, где когда-то друзья-охотники — Иван Ильич, Борис Данилович и я — открывали охотничий сезон. Треугольник из деревень Ново-Ипатово нашего района и Шабуровой и Свободы Челябинской области включал в себя лесные поляны, большие массивы полей, березовые колки и рощи, сосновые боры, обширные сенокосы по берегам речки Щербаковки. За речкой, уже на челябинской земле, встречалось множество бросовых пашен, поросших непролазными чащобами осинника и березняка. Речка Щербаковка извивалась среди зарослей кустарников, переплетенных хмелем, и местами образовывала глубокие плесы, в которых водились щуки и налимы.

      Этот уголок отличался разнообразием фауны: на малодоступных берегах гнездились утки, в прибрежных березняках обитали тетерева, в борах — глухари, в чащобах скрывались лоси и косули. Словом, это был интересный уголок.

      На этот раз мы не тащились пешком по проселочным дорогам. Борис Данилович один занимал все заднее сиденье «Победы». Он буквально утопал в пышном ковре, обложенный мешками и обставленный оружием. А машина мчалась вперед, оставляя позади поля, покрытые нежной озимью, болотца, освеженные первой зеленью, необозримые пространства аспидно-черной зяби, на которых хлопотали неутомимые тракторы. Трудовая уральская весна была в полном разгаре.

      Когда машина свернула с проселочной дороги, на полевой дорожке мы увидели свежий след легковой машины. Чем ближе мы продвигались к цели своего путешествия, тем все более убеждались, что нас кто-то опередил.

      Прежде на берегу Щербаковки стояла избушка без окон и дверей. Теперь избушка оказалась обитаемой, а возле нее возвышался скотный сарай с пригороженным обширным двором. Как выяснилось позднее, здесь колхоз держал нагульный скот, используя богатые  естественные пастбища.

      Против окошек избушки стояла родная сестра нашей «Победы». Леонид Иванович поставил свою машину рядом, как это делают водители машин в больших городах, и мы вошли в избушку. На больших нарах, рядом с русской печью, среди груды беспорядочно наваленной одежды и подушек, сидели двое белоголовых ребятишек лет пяти-шести. Хозяйка, еще не старая женщина, хлопотала у печки. За столом расположились три охотника.

      В углу сидел упитанный краснолицый человек в зеленом стеженом костюме. На его округлом лице с массивной нижней челюстью, подпертой вторым подбородком, застыла гримаса, выражавшая не то пренебрежение ко всему окружающему, не то наигранную усталость капризного и своевольного человека. Маленькие полузаплывшие глазки смотрели из-под белесых бровей испытующе и недоверчиво.

      Возле него вертелся смуглый щуплый человечек, состоявший из морщин, начиная от голенищ яловых сапог и кончая узеньким лбом. Походил он на черного дятла-желну. Длинный и тонкий носик и розовая лысинка в окружении плохо расчесанной свалявшейся шевелюры весьма усиливали это интересное сходство. Шустрый человек состоял не иначе как в качестве егеря при начальнике.

      Пустая пол-литровая бутылка из-под особой московской, опустошенные консервные банки на столе служили доказательством только что состоявшегося обеда. Начальник ковырял спичкой в зубах, а «егерь» донимал его своим вниманием: «Пал Палыч, не желаете ли... Пал Палыч, не хотите ли...»

      Третий из компании, по-видимому, шофер, долговязый парень с равнодушным бесстрастным лицом исполнителя, держался несколько в сторонке, как человек хорошо вышколенный, знающий свое место даже на охоте.

      Нас попросту не хотели замечать, но мы маячили на глазах, и «егерь», угадывая настроение начальника, пропищал явно по нашему адресу:

      — Нынче куда ни плюнь, все попадешь в охотника...

      Пал Палыч осклабился, а «егерь» прикрыл фразу едким смешком.

      — Разве вы себя не считаете охотниками? — спросил Леонид Иванович.

      — П-пачему же нет? Мы тоже охотники. Мы — беркуты... — ответил «егерь», пересыпая слова смешком, как бекасинником.

      — Мы хотели бы знать район вашей деятельности, чтобы не мешать друг Другу, — выступил вперед Борис Данилович.

      — А вам тесно? — наершился «егерь», но Пал Палыч смирил его движением руки. «Егерь» завертелся на месте, но дерзить не посмел.

      — Мы вам не помешаем, — веско проговорил Пал Палыч. — Можете действовать по собственному усмотрению. Делить здесь нечего. Ваше будет вашим, а наше — нашим, — рассудил Пал Палыч.

      На этом переговоры были исчерпаны, хотя исход их нас не мог удовлетворить.

      — Пойдем отсюда, — предложил Борис Данилович. — Здесь душно.

      Мы вышли во двор и уселись на завалинку, чтобы обсудить обстановку.

      — Не нравится мне эта компания, — поморщился Борис Данилович. — Беркуты... — произнес он с таким презрением в голосе, что у «егеря», пожалуй, завяли бы уши, если б он слышал.

      — А что нам до них? — пожал плечами Леонид Иванович. — Мы их предупредили, и наше дело правое. Мне кажется, что они и не охотники вовсе, а так... приехали порезвиться на лоне природы.

      К нам подошел мужчина средних лет, плечистый, в линялой солдатской гимнастерке, в стеженых штанах, заправленных в резиновые сапоги, по-видимому, местный хозяин.

      — Почему не заходите в избу? — не здороваясь, запросто осведомился он таким тоном, будто мы с ним встречались по меньшей мере десяток раз.

      — Спасибо. Решили покурить на свежем воздухе, — объяснил Леонид Иванович. — Покурите с нами, — предложил он, протягивая хозяину пачку «Беломора».

      — Спасибо. Не откажусь... — мужчина присел рядом и закурил.

      —Здесь часто бывают охотники? — спросил Борис Данилович.

      — Бывают... — не торопясь ответил колхозник. — Как на большой дороге живу. Генералы бывают. Иногда не знаешь, куда посадить. В армии к такому человеку я строевым шагом подходил, а здесь... Оно, хотя воинский устав для меня недействителен, а по старой привычке ноги по уставу ходить начинают. Молодеют. Вот недавно приезжал один генерал. Пожилой такой, строгий. Смотрю я на него и думаю: где-то приходилось видеться... А сам помалкиваю. Целый вечер сидел у печки и вспоминал. Все фронта переворошил, все бои заново прошел, сотням людей мысленно смотр устроил, пока не нашел его в этом коловороте. И оказалось, не память виновата, а годы... В сорок четвертом году генерал был полковником, седины на его висках не было, командовал он тогда дивизией на Первом Белорусском фронте. Той самой дивизией, в которой я служил. Не выдержал я, конечно, встаю и обращаюсь по уставу:

      — Разрешите, товарищ генерал-майор, обратиться.

      — Пожалуйста, — говорит.

      — Разрешите доложить, товарищ генерал, что гвардии сержант бывшей вверенной вам дивизии Первого Белорусского фронта Василий Сумин находится, так сказать, на мирном положении...

      Просветлело лицо у генерала. Встал он из-за стола и руку мне протянул.

      — Спасибо, — сказал генерал. — Мои бывшие воины живут по всему Советскому Союзу, вроде как моя большая родня. Каждой встрече я чувствительно рад. Может быть, потому и рад, что советские солдаты действительно родня по крови, пролитой за счастье трудящегося народа...

      Надо сказать, что за всю войну я таких людей видел только при деле. Война — не гулянка. Не было минуты, чтоб человеку в душу заглянуть. А тут мы с генералом как друзья-приятели разговаривали. Душевным, хорошим человеком оказался генерал-майор. Я ему, между прочим, сказал:

      — Война — несчастье, товарищ генерал. Одно только было хорошо, что там человек виднее. Хочешь ты или не хочешь, а покажешь себя сполна, кто ты есть. А в гражданке — другое дело. Занесло меня на эту заимку, и никто работу мою не видит.

      — Нет, Василий, — сказал генерал. — Партия и народ твой труд очень даже хорошо видят. Колхозное дело сейчас на передовой линии. Так что ты попал на правильное место. Трудись по-гвардейски, Василий...

      — Интересная встреча... — с чувством произнес Борис Данилович. — Я сам старый солдат и понимаю...

      — Вы в каких частях служили? — поинтересовался Сумин.

      — Я по финансовой части... — неохотно ответил Борис Данилович.

      — В ту ночь я плохо спал, — продолжал Сумин. — Все про войну вспоминал. Лежал и думал: под одной крышей со мной спит человек, который большой груз человеческого горя на своих плечах вынес. Поседел, постарел... Может быть, и я с тех пор к земле пригнулся. Тоже несладко было: контузия, ранения... Только моя судьба — малая, рядовая. Я только за себя был в ответе. А ему приходилось переживать и за свои и за чужие ошибки. Там они дорого стоили. Это в нашем колхозе иначе бывало: завалил председатель дело, довел колхозников до точки — его сменили, и дело с концом.

      Вот так лежал я и думал. Потом слышу: заворочался генерал. Заворочался, а потом встает на ноги.

      — Куда вы, товарищ генерал? Рановато еще... — сказал я.

      — Тише... Не буди молодежь. Им еще спать нужно... — прошептал генерал. А сопровождающие лица задавали такого храпака, что стены тряслись.

      Быстро, как по тревоге, оделся генерал, прихватил с собой лукошко с подсадной уткой и был таков. А когда стало светать, вскочили на ноги сопровождающие лица — капитан, лейтенант и шофер.

      — Проспали, товарищ, генерал-майор! — вскричал капитан. А я смеюсь и говорю:

      — Неправда... Кто, может быть, и проспал, а наш генерал-майор не такой человек, чтобы проспать. Он от Москвы до Берлина ни одного сражения не проспал. И селезней тоже не проспит.

      ...Из  избушки донесся пронзительный фальцет:

      Шумел камыш,

      Деревья гнулись...

      — А это что за люди? — спросил Борис Данилович, кивнув в сторону избушки.

      — Кто их знает. Первый раз вижу, — пожал плечами Сумин. — Городские охотники, надо полагать...

      Приближался вечер. Надо было вести разведку и занимать исходные позиции, или, как  у нас принято говорить, определяться.

      Захватив с собой все необходимое, мы отправились за Щербаковку, на челябинскую сторону.

      Тропа, проложенная по заболоченному выгону, привела нас к мостику, полуразрушенному весенним паводком. Из-под нависшего над водой куста выпорхнула стайка чирков. Настроение сразу повысилось. Особенно у Бориса Даниловича.

      Мы пересекли пойму и оказались на сухом берегу.

      — Вы помните? — обратился ко мне Борис Данилович. — Километрах в двух отсюда, вниз по течению речки, Иван Ильич обнаружил тетеревиный ток, но тогда погода нам помешала охотиться.

      — Но ведь это было давно... — усомнился я.

      — Ничего не значит, — отрезал Борис Данилович. — Места тетеревиных токов довольно постоянны. Во всяком случае, следует проверить.

      Леонид Иванович не возражал. Мы пошли вниз по течению Щербаковки.

      Слева простирался широкий луг, постепенно переходящий в кочковатое болото с отдельными куртинами березняка. Лесная дорожка тянулась по квартальной просеке, правая сторона которой представляла собой прямой обрез обширной березовой рощи. Роща походила на сказочный парк, чисто выбеленный, полный света и воздуха.

      — Тетеревиные места! — восхищался Леонид Иванович. — Прелесть... Он то и дело задерживался, чтобы сфотографировать просеку, навести объектив фотоаппарата на живописный колок, лужайку, освеженную нежной зеленью...

      Но вот березовая роща окончилась. Обширный сенокос, местами поросший группами соснового, березового и осинового молодняка, с возвышавшимися кое-где одиночными перестойными березами, вклинивался углом со стороны щербаковской поймы между березовой рощей и плотной стеной соснового бора. По нашим соображениям, тетеревиный ток был в этом углу, хотя точно определить его место мы так и не смогли. Исход охоты решал вопрос, сможем ли мы до вечера обнаружить ток и сделать необходимые приготовления к утренней охоте.

      — Покурим, — предложил Борис Данилович. Старый охотник никогда не был сторонником слишком торопливых действий, особенно, если обстановка требовала тщательного изучения.

      Мы расположились на просохших бугорках и закурили. Времени уже было около шести часов вечера. Хотя небо было безоблачным и солнечный свет щедро заливал затаенные углы, где еще виднелся снег, но с низин тянуло холодком. На лесной подстилке всюду виднелась плесень: там только что сошел снег.

      Не успели мы выкурить по папироске, как Борис Данилович вскочил на ноги.

      — Ток обнаружен! — вскричал старый охотник. — Смотрите...

      По направлению руки Бориса Даниловича мы увидели пару чернышей, которые раскачивались на верхушках берез метрах в пятистах от нашего привала.

      — Да... Очень интересно, — заметил Леонид Иванович. — Возможно, Борис Данилович прав.

      — Несомненно, тетерева собираются на вечерний ток, — продолжал Борис Данилович, не отрывая глаз от двух краснобровых красавцев.

      Мы решили, не теряя времени, проверить предположения Бориса Даниловича. Нужно было определить место тока и построить шалаш.

      Черныши при нашем приближении улетели.

      Старый охотник оказался прав. В непосредственной близости от берез, на которых он заметил птиц, мы обнаружили ясно обозначенные тропинки, перья и прочие признаки тетеревиного тока.

      Борис Данилович торжествовал. Нужно было скоростными методами строить шалаш и немедленно уходить подальше от тока. Шалаш требовался такой, который отвечал бы всем требованиям маскировки. Обычный громоздкий шалаш, удобный для сидения, наблюдения и стрельбы, нельзя было использовать в первое утро, так как осторожные птицы могли заметить изменения в обстановке и сместить ток.

      На помощь пришла творческая мысль Леонида Ивановича.

      — Сделаем арочный шалаш для лежачего, — предложил он.

      Предложение было принято. Метрах в двадцати пяти от центра тока мы обнаружили небольшое углубление, напоминавшее стрелковую ячейку для стрельбы лежа, и над этим углублением принялись сооружать шалаш. Основой для шалаша служили дуги из березовых стволиков и ветвей, обоими концами воткнутые в землю. Дуги для прочности переплели мелкими веточками и сделали покрышку из сухой прошлогодней травы, сверху чуть-чуть присыпав мелкой зеленой травкой. Получилось отлично.

      — Великолепно! — одобрил Борис Данилович, присматриваясь к шалашу. — Ни один косач, будь он топографом, не заподозрит изменений в рельефе...

      — Нет, вы, Борис Данилович, оцените, удобно ли наше сооружение, — посоветовал Леолид Иванович.

      Борис Данилович приземлился и, кряхтя, полез внутрь шалаша. Несколько ребер сооружения сразу же вырвалось из земли. Пришлось крепить их заново.

      —... Ну как? — спросили мы в один голос, когда Борис Данилович, пятясь, выбрался наружу.

      — Стрелять можно, — ответил старый охотник, отдуваясь и отряхивая одежду от мусора. — О круговом обстреле, конечно, не может быть речи... Впрочем, круговой обстрел здесь и не потребуется. Ток — впереди. Пожалуй, полезно будет выбросить пару чучелов. Они могут пригодиться после, разгона тока для повторного сбора птиц.

      Общими усилиями мы нагнули пару берез, Борис Данилович укрепил на их верхушках по чучелу, и деревья выпрямились.

      В этот вечер решено было не пугать тетеревов. Мы поспешили уйти в дальний уголок, чтобы там оборудовать стан.

      Перед сумерками воздух наполнило тетеревиное бормотание. Слышалось оно буквально со всех сторон, но особенно отчетливо доносилось со стороны открытого нами тока. Теперь уже никто не сомневался в успехе утренней охоты.

      Борис Данилович остался на стану, а мы с Леонидом Ивановичем отправились в разведку.

      Солнце зашло. С болот потянуло сыростью, и густой вековой бор стал заполняться мраком. Постепенно замирали звуки тетеревиных токов. В лесу воцарялась тишина.

      Через четверть часа я вышел к небольшому болотцу и остановился. Место показалось мне весьма привлекательным. Глухари любят такие болотца, окруженные со всех сторон хохлатыми соснами. Впрочем, двигаться дальше уже не было времени. Я удобно устроился на стволе вывернутой с корнями сосны и закурил. Легкий ветерок последний раз прошумел в кронах деревьев, и лес замер. Только кое-где еще чуфыркали одиночные тетерева. В эти минуты напряжения слуха, казалось, каждая хвоинка хранила частицу лесного спокойствия.

      Трудно сказать, как долго продолжалось ожидание, но вот послышалось хлопанье могучих крыльев, треск ломающихся сучьев.

      Над болотом пронеслось что-то большое, черное, похожее во мраке на крылатое чудовище времен палеозоя. «Чудовище» достигло опушки и неуклюже взгромоздилось на кряжистую сосну, распростершую узловатые ветви над болотом. Глухарь долго возился на своем высоком насесте. Очевидно, старик обожал комфорт. Наконец, он успокоился, но... что это? Я явственно услышал щелканье, сначала редкое, потом учащенное, переходящее в скрежет. Глухарь токовал...

      «Нет, приятель. Не проведешь... — подумал я. — Утро вечера мудренее...»

      После нескольких приемов глухарь умолк. Пришлось некоторое время выждать, чтобы не потревожить чуткую птицу.

      К костру я подошел в полной темноте. Борис Данилович и Леонид Иванович отдыхали, удобно расположившись на подстилке из прошлогоднего сена.

      — Почему так поздно? Глухари давно уже видят волшебные сны, — заметил Леонид Иванович.

      Я рассказал о своем наблюдении. Оказалось, что Леонид Иванович тоже приметил одного.

      — Хорошо. Очень хорошо... — одобрил Борис Данилович. — Хотя трофеи принято учитывать в мешках, а не на деревьях, но в данном случаем важны перспективы, а результаты будут зависеть от того, кто как сработает. С вашего согласия, беру на себя ответственность за обработку тетеревиного тока. Остальное — за вами... А теперь, друзья, не мешает перекусить, побаловаться чайком.

      ...Так мы и не уснули в эту короткую апрельскую ночь.

      Мы с интересом слушали рассказ Леонида Ивановича о великой дружественной стране, где он жил и работал в последнее время. Мы слушали о скромных героях — строителях Аньшаньского металлургического комбината, вспоминали свою комсомольскую пору, захватывающую поступь наших первых пятилеток...

      — Пора, друзья... первым поднялся на ноги Борис Данилович.

      — Не рано ли? пытались возражать мы с Леонидом Ивановичем. — Сейчас только два часа...

      — Лучше обождать на месте, — решил старый охотник.

      Наши доводы Борис Данилович не принял во внимание. Он забросил за плечи ружье, захватил под руку охапку сена и исчез в темноте. Некоторое время мы слышали чавканье его сапог и сдержанное покашливание. Потом все стихло.

      — А что... может быть, и прав Борис Данилович? Будем отправляться и мы, — решил Леонид Иванович.

      Точно выдерживая азимут, я с помощью компаса быстро пришел к знакомому болотцу, остановился и прислушался. Где-то далеко работал трудолюбивый трактор. В лесу было по-прежнему тихо. Глухарь спал. Но вдруг, как кнутом, хлестнуло:

      — Бэ-эф!..

      Я вздрогнул от неожиданности.

      — Бэ-эф... — повторился тот же звук. Это дикий козел почуял приближение человека.

      «Как бы козел не вспугнул глухаря», — подумал я. Но козел-паникер поспешил удалиться.

      Рассвет с каждой минутой становился все более ощутимым. Очертания стволов и крон деревьев прояснились, с болота потянуло сыростью.

      — Тив... Хр-р... Хр-р... — Над болотом протянул первый вальдшнеп, предвестник утренней зари. И вдруг: — Тэ-ке... Тэ-ке... — глухарь проснулся и подал голос.

      Певец щелкал и изредка прислушивался. Наконец, убедившись, что нет ничего подозрительного, он довел увертюру до конца и затоковал по-настоящему.

      Прыжки охотника к глухарю — довольно сложные и очень экономные движения, безукоризненные с точки зрения спортивных требований. Делаются они по счету «раз-два-три», причем конечное положение должно быть исходным для следующего прыжка.

      ...До глухаря, по моим расчетам, оставалось не более десятка прыжков, как неожиданно невдалеке грянул выстрел, и я застыл в позе бегуна, устремленного вперед... Леонид Иванович допрыгал до своего глухаря раньше. Опять глухарь щелкал с большими перерывами и прислушивался...

      Дело принимало неприятный оборот. Время шло. Глухарь мог покинуть сосну и слететь на землю. Если слетит на землю, тогда к нему на выстрел не подберешься...

      Где-то не особенно далеко заквохтала глухарка. Может быть, пришло время, а может быть, на старика подействовал призывный голос подруги, но он нарушил молчание и азартно затоковал. Только я сделал пару прыжков, как глухарь захлопал крыльями, роняя на землю обломки ветвей, и тяжело опустился на землю в двух десятках шагов от меня. Распустив веером хвост, опустив крылья, токовик важно прошелся по слегка заиндевевшему берегу болота и... увидел охотника. Но было уже поздно. Он только взмахнул крыльями, но остался на месте, сраженный верным выстрелом.

      Вокруг гремели тетеревиные тока. Через редины просвечивалось восточное небо, окрашенное еще не видимым солнцем. Ранний ветерок пробегал по верхушкам сонных деревьев.

      Возвращаясь на стан, я услышал первый дуплет Бориса Даниловича и подивился его выдержке: старый охотник пролежал в шалаше без выстрела не менее двух часов...

      Между тем то, что происходило на тетеревином току, заслуживает подробного описания.

      Отправившись к шалашу ни свет ни заря, Борис Данилович долго блуждал в потемках. Спотыкаясь о кочки и проваливаясь в ямы, которых днем вовсе не было в этом районе, Борис Данилович растряс всю охапку сена, прихваченную для подстилки в шалаше. Когда появились явные признаки рассвета, старым охотником овладело отчаяние. Косачи вот-вот должны были зачуфыркать, а Борис Данилович не мог отыскать шалаш.

      Холодный пот выступил на лбу Бориса Даниловича. Наконец, потеряв всякие надежды обнаружить шалаш среди куртин молодняков и отдельных берез, рассредоточенных на громадной площади сенокоса, охотник в изнеможении опустился на ближайший бугорок и... провалился. Это был не бугорок, а шалаш. Борис Данилович поднял глаза к небу и увидел тетеревиное чучело, маячащее на верхушке березы.

      — Тьфу!.. — в сердцах плюнул охотник. — И чего только не случается на охоте... — Выбравшись из ямы, Борис Данилович принялся за ремонт.

      — Чу-у-чш-ш... — где-то совсем недалеко чуфыркнул тетерев. Охотник с проворством акробата нырнул в шалаш, едва закончив ремонтно-восстановительные работы.

      — Чу-у-чш-ш... Чу-у-чш-ш... — отозвались в разных местах взбудораженные соперники. Шипящая косачиная перекличка в эти минуты, наверно, охватила весь лесостепной и таежный Урал. Музыкальные уши Бориса Даниловича различали фальшивые голоса юнцов и хорошо отработанные голоса стариков, в которых чувствовались воинственные металлические нотки...

      — Чу-у-чш-ш... — раздалось над самым ухом Бориса Даниловича. Это было так неожиданно, что старый охотник вздрогнул. Очевидно, тетерев не прилетел, а прибежал на ток. Сразу же послышался шорох, хлопанье крыльев, шипение. Тетерева слетались и сбегались на ток со всех сторон.

      Борис Данилович напрягал зрение, стараясь рассмотреть, что творилось на току, но было еще темно, и ничего нельзя было различить среди кочек и кустиков ракитника. Во всяком случае, предполагал опытный охотник, собрание насчитывало не менее трех десятков птиц.

      Борис Данилович лежал на дне сыроватой ямы и чувствовал, как его тело постепенно прощупывает неприятный холодок. С сожалением вспомнил он о раструшенной охапке сена... Но ничего не поделаешь... Сам виноват. Охотник осторожно просунул в «амбразуру» ружье и набрался терпения.

      На току слышалось шипение. Все еще продолжали прилетать запоздавшие петухи. Как  видно, встречали их недружелюбно. Как только они приземлялись, начиналась трепка. До слуха долетали хлесткие удары крыльев. Очевидно, драки завязывались за выгодные места, поближе к центру тока.

      Наконец, Борис Данилович стал различать движущиеся белые пятна под распущенными хвостами токовиков.

      Опять тетерев чуфыркнул под самым ухом. Скосив глаза, Борис Данилович увидел не более чем в двух шагах черный силуэт. Теперь нельзя было пошевелиться без риска вспугнуть пернатого соседа. Даже лязг зубов от пронизывающей сырости казался Борису Даниловичу слишком громким.

      Когда рассвело, охотник получил возможность вести наблюдения.

      На току стоял страшный галдеж. Шум то нарастал, то несколько ослабевал, чтобы возобновиться с новой силой. Распустив хвосты и вытянув шеи, петухи бормотали свои монотонные серенады. Некоторые из них замерли друг перед другом в воинственных позах, готовые к поединку.

      Очень деятельно вел себя и «сосед». Он пыжился, прогуливался у самого ружейного ствола, изредка чуфыркал и бормотал.

      — Ко-ко-ко-ко... — послышалось в сторонке. Это к току приблизилась тетерка. Надо было видеть, что делалось в этот момент на току... Черныши загалдели, захлопали крыльями, совершая вертикальные взлеты высотой около двух метров, стремясь привлечь на себя внимание. Одну за другой несколько «свечек» проделал и «сосед». Последняя «свечка» ему не удалась. Немного изменив направление, он угодил прямо на шалаш, приняв его за бугор. Борис Данилович почувствовал на нравом плече цепкие тетеревиные лапы... В этот момент старый охотник чуть не умер от разрыва сердца. Охотник был настолько стеснен в движениях, что не имел возможности схватить ротозея за ноги и втащить в шалаш. Борис Данилович оставался недвижим...

      «Сосед» спрыгнул с шалаша и, как ни в чем не бывало, продолжал токовать. «Пора действовать», — решил старый охотник. С большой осторожностью он выдвинул вперед ружье, приподнял стволы над головой «соседа» и прицелился между двумя драчунами, сошедшимися грудь с грудью. Мушка прыгала и расплывалась, но Борис Данилович нажал почти одновременно на оба спусковых крючка двустволки.

      Дымовая завеса застлала лощину.

      ...Когда рассеялся дым, охотник увидел у самого шалаша недвижимого «соседа», лежащего на спинке с подобранными скрюченными лапами, а на току — одного из драчунов, сраженного выстрелом.

      Улетели косачи?

      Нет, не улетели. На току, как обгорелые пеньки, торчали насторожившиеся птицы. Прошло минут десять. Какой-то храбрец чуфыркнул, за ним — второй, и вес пошло по-прежнему.

      Борис Данилович приметил еще одну пару драчунов, но в этот момент его внимание привлек «сосед». Он вдруг энергично заработал лапами, вскочил на ноги и... был таков. К счастью, ни один тетерев не обратил внимания на летуна.

      «Контузия...» — решил охотник.

      Борису Даниловичу удалось произвести еще пару дуплетов. Потом с полдесятка птиц осталось на току вне досягаемости, а остальные продолжали токовать на всей елани, рассредоточившись по нескольку штук.

      Когда Борис Данилович, наконец, выбрался из шалаша, было около восьми часов утра. Он чувствовал себя так, словно его основательно поколотили. В тесном шалаше невозможно было даже как следует вытянуть ноги. Углубление понижалось к голове и поэтому тяжесть тела приходилось выдерживать на локтях.

      Борис Данилович трушком обежал ток и подобрал трофеи. Потом проделал вольные движения и, наконец, почувствовал себя нормально.

      Мы с Леонидом Ивановичем застали такую трогательную идиллию: Борис Данилович сидел на бугорке возле своих трофеев и, нежась на солнышке, сосал «собачью ножку».

      — С полем вас, Борис Данилович... — поздравили мы счастливчика.

      — Спасибо, друзья. Четыре штуки...

      — Прилично... Весьма прилично, Борис Данилович!

      Борис Данилович сиял. Вся фигура его выражала довольство, с лица не сходила добродушная улыбка, глаза смотрели ласково и доброжелательно. Но вдруг легкая тень омрачила открытое лицо старого охотника:

      — Как жаль... — тихо проговорил он. — Как жаль, что среди нас нет Ивана Ильича... Ведь этот ток открыл не кто иной, как он...

      После непродолжительного отдыха было решено идти к речке и форсировать ее, чтобы сократить путь к заимке. Хозяйственный Борис Данилович всегда брал с собой небольшой топорик. При помощи топора можно было соорудить переправу. Преодолев кочковатое болото, мы пробрались через заросли и очутились на берегу речки. Нам пришлось пройти вверх по течению в поисках места, удобного для переправы.

      — Тут, пожалуй, можно, — решил Борис Данилович, и мы остановились. Глеистые берега речки здесь сужались до трех метров. Мощный поток желтоватой воды бурлил и пенился. Пояс прибрежных кустов на противоположном берегу разрывался, и за ним открывалась широкая панорама: часть поймы, ограниченная полем, перемежающимся с березовыми колками. За полем синела полоса хвойного леса.

      — Смотрите... Лось!.. — воскликнул Борис Данилович, махнув рукой в сторону противоположного берега.

      Не далее как в ста метрах от нас, на опушке небольшого колка, стоял лось. Хоть картину с него пиши: гордая величественная осанка, высоко поднятая голова...

      — Красавец... — прошептал Леонид Иванович, поспешно приводя в готовность фотоаппарат.

      Со стороны заимки слышался шум мотора легковой машины. Лось прислушивался к рокоту, не обращая на нас ни малейшего внимания.

      Вдруг массивный зверь, словно от удара бичом, совершил гигантский прыжок, и вслед за этим тишину нарушили два резких хлопка. Лось сначала побежал в нашу сторону, потом медленно пошел, широко расставив ноги. Зверь был смертельно ранен...

      Из-за кустов вынырнула «Победа» и резко остановилась. Дверцы с обеих сторон распахнулись, и из машины вывалились трое с ружьями в руках. Впереди бежал маленький и проворный, как живчик, «егерь» в шапке с болтающимися ушами. За ним, спотыкаясь о кочки, торопился грузный Пал Палыч. Группу замыкал долговязый шофер.

      — Назад... За линию кустов — услышали мы сдавленный голос Леонида Ивановича. Скрываясь за кочкой, он несколько раз щелкнул затвором фотоаппарата...

      Через несколько минут мы оказались на той самой дорожке, которой вчера шли на место охоты. Рассуждать было некогда. Мы с Борисом Даниловичем бежали следом за Леонидом Ивановичем, ежеминутно убеждаясь в его высоких спортивных качествах. Дистанция между нами и Леонидом Ивановичем непрерывно увеличивалась. Вот Леонид Иванович, достигнув поворота, на секунду задержался, махнул рукой вперед и побежал дальше Я понял, что нам незачем спешить и остановился.

      — В чем дело? — задыхаясь спросил Борис Данилович. — Надо бежать…

      — Не надо, Борис Данилович, — успокаивал я его. — Мы только задержим Леонида Ивановича. Надо полагать, у него есть какие-то соображения...

      — Эх, старость... — махнул рукой Борис Данилович. Он все еще не мог справиться с дыханием. От пота лицо его лоснилось.

      — Дело не в старости, — успокаивал я старика, — груз у вас большой, Борис Данилович. Да и одежда для марафонского бега не приспособлена.

      — Это что... — горько усмехнулся Борис Данилович. — Все это пустяки в сравнении с шестьюдесятью годами...

      Когда мы подходили к избушке, «Победа» Леонида Ивановича блистала стеклами далеко в поле.

      На пороге нас встретила растерянная хозяйка.

      — Ваш товарищ велел передать, что он скоро вернется, — сказала она. — Да на нем лица не было... Что случилось?..

      — Убийство... — мрачно ответил Борис Данилович.

      — Ох ты, господи... — всплеснула руками женщина. — Я так и подумала... Кого же убили-то?..

      — Не волнуйтесь, — сказал я. — Не человека, а зверя убили.

      — Лося?

      — Да, лося.

      — Ой, кто же это? Уж не шаромыжники ли эти, которые выпивали...

      — Они...

      — Сразу видно было, что за люди, — сказала хозяйка. — Пакостники... А хозяин-то мой вместе с вашим уехал. Ваш что-то сказал моему. Смотрю: а они уже со двора выезжают. Не иначе, как за советской властью поехали.

      * * *

      — Едут!.. — сообщил Борис Данилович, исполнявший обязанности наблюдателя.

      «Победа» Леонида Ивановича возвращалась в сопровождении грузовой машины. Почти на ходу Борис Данилович вскочил в легковушку, а я — в кузов грузовика.

      Я оказался в обществе троих молодых парней допризывного возраста. Ребята предупредительно раздвинулись, освободив место посередине скамьи.

      — Откуда? — спросил я спутников.

      — Здешние... — ответил один из парней, давая этим понять, что точности в данном случае не имеют значения.

      Ехали быстро. Леонид Иванович вел головную машину по следу, хорошо обозначенному по сухой прошлогодней траве, повторяя зигзаги и объезды.

      Вот, кажется, тот самый колок, возле которого произошла драма...

      Я не ошибся. Машины обогнули лесной островок и остановились. Леонид Иванович уверенно повел группу в сторону речки. Рядом с ним почти бежал низенький милиционер, позади — Борис Данилович, я и Сумин.

      Нигде не было ни людей, ни машины. Неужели браконьеры успели скрыться?

      След машины резко свернул влево и потянулся вдоль заболоченного берега. Наш следопыт не пошел к речке, а продолжал движение по машинному следу. Он искал не лося, а машину.

      — Вот она! — воскликнул милиционер и махнул рукой в обратном направлении. Мы увидели машину в глубине того самого колка, от которого ушли.

      — Ясно, — сказал Борис Данилович. — Не будут же они торчать на чистом месте. А к речке подъехать нельзя: болото...

      У машины никого не оказалось. Распорядительный милиционер записал номер машины и оставил возле нее охрану из троих парней.

      Мы отправились к речке. Искать долго не пришлось. Вмятины следов и кровавая роса на сухой траве привели нас к прибрежным зарослям, неподалеку от места переправы. Обезображенная туша огромного зверя лежала у самого берега. Очевидно, лось стремился уйти за реку.

      Людей возле туши не было. Около нее валялись только окровавленный топор и финский нож. У ствола березы стояла новенькая тулка, которую подхватил Борис Данилович. Следы поспешного бегства были очевидны.

      Где же беглецы?

      Они оказались неподалеку. «Беркуты» смирно сидели у самой воды, за прикрытием из высоких кочек и кустов смородины. Там они надеялись отсидеться, но острый глаз милиционера их обнаружил.

      — Положите оружие и следуйте за мной, — предложил милиционер.

      — Мы не диверсанты, — последовал ответ.

      — Они беркуты... — подсказал Борис Данилович.

      — Беркуты? — удивился милиционер. — Десять лет служу в органах, а такого слышать не приходилось. — Граждане беркуты! Предлагаю капитуляцию. Положите оружие и следуйте за мной.

      — Вы сначала узнайте, с кем имеете дело, а потом разговаривайте, — пропищал «егерь».

      — Я уже знаю, с кем имею дело, — резко сказал милиционер. — Выполняйте приказание, или я применю силу...

      — А в чем, собственно, дело? — нервным начальствующим баском спросил Пал Палыч, разыгрывая невинность.

      — Мерзавец... — отчетливо произнес Борис Данилович.

      — Вы убили лося, охота на которого воспрещена в любое время года, — теряя терпение, сказал милиционер.

      — Вы слышите, что он говорит? — с притворным возмущением обратился «егерь» к своим компаньонам. — Он говорит, что мы убили лося... Здесь явное недоразумение, товарищ милиционер.

      — Да, да... Явное недоразумение... — подтвердил толстяк. — Я категорически протестую...

      — А кто же в таком случае убил лося? — прищурился милиционер.

      — Браконьеры... При нашем приближении они сбежали, — врал «егерь».— Двое... с ружьями.

      — Нет. Они не сбежали, — твердо сказал Леонид Иванович. — Они пойманы с поличным.

      — Разве... Разве вы их поймали? — продолжал игру «егерь».

      — Да. Прокурору будет достаточно пяти кадров, которые я имею, чтобы разоблачить вас, — Леонид Иванович приподнял висевший на ремне «ФЭД».

      — Мы видели все ваши грязные дела, граждане мясники. Не только видели, но и  сфотографировали, — задыхался от гнева Борис Данилович.

      — Полегче, полегче, папаша. Ну, стоит ли поднимать шум? Вы ведь тоже охотники... — перестроился на мирный лад «егерь».

      — Мы вам не родня, — окончательно рассердился Борис Данилович. — Шакал вам родня, черт бы вас побрал...

      Борис Данилович потрясал в воздухе трофейным ружьем и для пущей убедительности стучал прикладом о землю.

      — Ты, папаша, осторожнее с ружьем, — предупредил «егерь», — разобьешь...

      Милиционер не вмешивался в разговор, очевидно, желая кое-что уточнить в процессе полемики.

      — Ну зачем вам ружье? — издевательски спросил Борис Данилович. — На большой дороге удобнее действовать с ножом.

      — Это оскорбление! — рявкнул Пал Палыч.

      — Куда смотрит милиция? — взвизгнул «егерь».

      — Граждане!.. Спокойно! Милиция смотрит в корень и изучает дело. Предлагаю прекратить пререкания, — сказал милиционер.

      — Не будете пакостить другой раз, — заметил Сумин. — Такую тлю, я считаю, на наши поля и допускать не следует.

      Браконьеры поняли, что дело проиграно. Они беспрекословно подчинялись требованиям милиционера и даже пытались любезничать. У них оставались какие-то надежды на благополучный исход дела «Егерь» намекал на то, что к взаимопониманию можно придти и что на этот случай у них в машине кое-что найдется. Но его никто не слушал. Как выяснилось потом, главной ставкой браконьеры считали личный авторитет Пал Палыча.

      Когда составлялся протокол, Пал Палыч совершил театральный жест и протянул милиционеру служебное удостоверение. Не будем здесь упоминать фамилию и должность этого человека. Пал Палыч оказался работником областного масштаба. Это произвело на всех нас, включая милиционера, впечатление, обратное тому, на какое рассчитывал Пал Палыч.

      — Как вам не стыдно?.. — упрекнул его Леонид Иванович.

      Пал Палыч нахмурился и отвернулся. Нет. Ему не было стыдно. Ему было страшно.

      * * *

      Я помню одно утро на переднем крае. Это было в Румынии в 1944 году. Утро это после ожесточенных боев казалось необычным: молчали пушки и минометы, вели себя сдержанно даже пулеметчики. Весна на чужой земле в эти часы затишья возвращала солдат к мыслям о мирном труде, о семьях, о родных местах. И вот в дополнение к окопной идиллии, когда солдаты писали немудрые торопливые письма с многочисленными поклонами и приветами, на горизонте показалась эскадрилья журавлей. Птицы шли низко над землей, не подозревая, что пересекают страшный рубеж войны.

      — Кр-р-ру... Крру... — спокойно перекликались птицы, слаженно помахивая крыльями. И это было так необычно и трогательно, что все оставили свои дела и смотрели в небо, в котором проплывала журавлиная стая. Птицы летели в Россию...

      Случилось это в какое-то мгновение. Молодой солдат Пимкин вскинул автомат, намереваясь пугнуть огнем мирный птичий караван, но чья-то сильная рука охватила кожух автомата.

      — Не трожь земляков, — спокойно сказал вологодский богатырь сержант Шилов, пригибая к земле оружие...

      — Не трожь! — сказали мы «беркутам».

      Подходя к привалу, я еще раз вспоминаю многие встречи с друзьями-охотниками и с удовольствием отмечаю, что охота и рыбная ловля в нашей стране стали поистине всенародным спортом. Это нечто большее, чем содержимое охотничьих мешков или рыболовных ведерок. Об охоте можно говорить, как о многомиллионной школе мужества, общедоступном санатории с неограниченной пропускной способностью, в котором работают всемирно известные врачи: воздух, солнце и вода...

      Природа-санаторий находится в распоряжении всего советского народа, и правила внутреннего распорядка здесь определяются советскими законами. Но трудно предусмотреть все мелочи в непостижимом разнообразии форм общения человека с природой.

      Хапуга нарушил правила охоты или рыбной ловли, руководитель предприятия отравил сточными водами пруд, шалопай вырезал на живом теле дерева свои инициалы, экскурсовод руками своих воспитанников уничтожил молодняк, организовав «строительство из местных материалов»... Все эти действия направлены на разорение природных богатств, и их нельзя рассматривать иначе, как покушение на общенародное достояние.

      Там, где еще недавно были едва заметны пешеходные тропы или извивались между деревьев полузаросшие колеи конных дорог, там сегодня проложены широкие автомобильные трассы. Там, где трудно было заметить следы человеческой деятельности, ныне налицо признаки окультивирования леса рубками ухода. В тайге жужжат бензопилы, сияют огнями рабочие поселки. Отступает извечная пугливая глухомань перед организованной и технически оснащенной силой человека.

      В таких условиях человеку нужно быть дисциплинированным, как сказал челябинский охотник Петр Титович Мухин. Забота об охране и умножении природных богатств должна стать чертой характера советского гражданина.

      Богата и разнообразна природа нашей Родины. Ее реки и моря, леса и степи, необъятные поля и луга воспеты в лучших народных песнях. Родная природа вдохновила замечательных русских пейзажистов — Левитана, Шишкина, Куинджи... Зеленым шумом, неукротимой весной веет она в чудесных садах русской поэзии, насыщает жизнью лучшие главы классической прозы.

      Настоящих охотников и рыболовов объединяет трепетное чувство любви к родным просторам, бережное отношение к природным богатствам страны.

      Если мы с вами не встречались, дорогой читатель, где-нибудь на льду Урукуля или на веселом утином перелете, то я надеюсь, что мы обязательно встретимся. Много впереди утренних и вечерних зорь, ночлегов и задушевных бесед у костра.