Сбылась наша давнишняя мечта. Иван Ильич приобрел мотоцикл.

      Мы с Борисом Даниловичем не успели изучить материальную часть этой замечательной машины, но твердо знали, что она состоит из трех основных частей: из моего первого литературного гонорара, из премии, полученной Борисом Даниловичем, и из сбережений Ивана Ильича.

      Иван Ильич не имел прав мотоциклиста и еще не научился переключать скоростей, но это нас не огорчало. Мы приобрели мотоцикл для  езды по лесным дорожкам, где встреча с автоинспектором — явление исключительное. Автоинспектору хватает работы на больших дорогах или в городе.

      В один прекрасный день Иван Ильич и я отправились к своему старшему другу на мотоцикле. Добрую часть пути от дома Ивана Ильича до дома Бориса Даниловича мы преодолели без аварии, если не считать того, что Иван Ильич остановился один раз охладить мотор.

      Во время стоянки нас окружила толпа знатоков в возрасте от пятнадцати лет и меньше.

      — Новый, а не тянет, — сокрушался юный любитель мотоциклетного спорта, объединивший в себе классические черты литературного героя: веснушчатый, курносый, вихрастый и рыжий.

      — А чего он чихает? — интересовался «мужичок с ноготок», обладатель шаляпинского баса.

      — Гриппозное состояние, — пояснил Иван Ильич. — Легкий озноб и чихание.

      — Ври больше, — усмехнулся рыжий. — Вовсе не потому. Бедная смесь, потому и чихает.

      Напрасно мы не захватили мальца в качестве консультанта. У самого здания отделения  милиции мотор вдруг заглох.

      Иван Ильич вертелся возле машины вьюном... Он совершал профессиональные шоферские движения: пинал в покрышки ногами, ложился на булыжник мостовой, но ничего не получалось. Мотор не заводился.

      — Автоинспектор... — упавшим голосом произнес Иван Ильич, сел на обочину дороги и спустил длинные ноги в кювет.

      Автоинспектор некоторое время присматривался к нам с порога отделения милиции, затем не спеша направился в нашу сторону.

      — Машинку заимели? — широко улыбнулся он, протягивая руку Ивану Ильичу.— Осваиваете?

      — Осваиваю, — бодро промолвил наш друг, словно ничего не случилось. — В нашем деле такой транспорт нужен.

      — Правильно, — согласился автоинспектор. — Медицина должна быть мотомеханизированной, с чем вас и поздравляю. Разрешите прокатиться?

      Автоинспектор ловко вскочил в седло, совершил едва уловимые движения ногами и руками, мотоцикл взревел и рванулся вперед, оставив за собой синеватое облачко дыма.

      Мы стояли с разинутыми ртами, осмысливая происходящее.

      — Было б мне козьей ножкой... — съехидничал я словами чеховского фельдшера Курятина.

      Иван Ильич обиделся.

      — А вы знаете, дружище, что недавно этого автоинспектора я поставил на ноги, излечив воспаление легких. Если хотите знать, организм автоинспектора куда сложнее мотоцикла...

      — Теперь ясно, — догадался я. — Как же он вас оштрафует, если вы спасли его жизнь...

      — Не в этом дело, — возразил Иван Ильич. — Он знает, что любому попавшему под мою машину, будет немедленно оказана первая помощь.

      Мотоцикл вынырнул из ближайшего переулка и остановился на прежнем месте.

      — Поздравляю. Замечательная машина... Гарантирую сто тысяч километров без капитального ремонта, — сказал автоинспектор.

      Сто тысяч... В нашем представлении это — дальние озера, густо населенные водоплавающей дичью, рыбные места, глухариные таежные углы, о которых мы мечтали у охотничьих костров.

      Дальнейшее путешествие прошло без приключений. Иван Ильич подкатил к самому крыльцу Бориса Даниловича и засигналил. Из будки выглянула сонная морда Самсоныча. Увидев необычное, пес попытался было брехнуть, но узнав нас, сконфузился и поспешил выбраться из будки, чтобы засвидетельствовать свое почтение.

      Борис Данилович с удивительной легкостью соскочил с крыльца и вприпрыжку побежал навстречу.

      — Браво, Иван Ильич! — кричал на бегу старый охотник. — Это великолепно, черт возьми... — Он подпрыгнул и облобызал Ивана Ильича в подбородок.

      Потом мы с Борисом Даниловичем набросились на Ивана Ильича и с криками «ура!» попытались подбросить его в воздух. Борис Данилович споткнулся о подвернувшегося Самсоныча, и все мы рухнули на землю. Мы бы здорово ушиблись, если бы не куча навоза рядом.

      Свидетельницей бурных восторгов оказалась Пелагея Васильевна. Стоя на крыльце, она хохотала от всей души, пока мы приводили в вертикальное положение свои помятые и унавоженные фигуры.

      — Эх, Борис, Борис... — с укором говорила Пелагея Васильевна. — Пятьдесят лет назад стирали тебе штанишки и шлепали по виноватому месту, да, видно, мало досталось...

      Смущенный Борис Данилович оправдывался:

      — Это же такое торжество, Поленька... По этому случаю не грех впасть в детство.

      — Бог с тобой, — махнула рукой Пелагея Васильевна. — Чем падать в шурф, лучше падай в навоз.

      Пелагея Васильевна, конечно, не догадывалась, что Борис Данилович нарушил финансовую дисциплину и допустил расходы на приобретение мотоцикла, утаив доход в виде полученных им премиальных.

      Борис Данилович похлопал по бачку для горючего и глубокомысленно произнес: «Н-да...»

      — Лучше всего машину проверять в действии, — авторитетно заявил Иван Ильич. — Садитесь, Пелагея. Васильевна, в коляску. Сейчас газанем прямо к базару.

      Борис Данилович немедленно занял место в заднем седле, но Пелагея Васильевна заупрямилась.

      — Что вы, Иван Ильич... Прилично ли солидной женщине ездить на драндулете... Автобус — другое дело. Или еще лучше «Победа». Ты, Борис, не подумавши премиями разбрасываешься...

      Иван Ильич многозначительно крякнул. Борис Данилович съежился в седле, словно над ним чья-то рука занесла разящую саблю. Мы переглянулись. Откуда Пелагее Васильевне известны наши тайны?

      — Сел бы ты, Боря, в коляску, — посоветовала проницательная женщина. — Не с твоей комплекцией в седлах болтаться.

      Борис Данилович поспешно выполнил совет Пелагеи Васильевны. В этот ответственный момент Иван Ильич завел мотор и умчал Бориса Даниловича с глаз долой.

      Добрая женщина сокрушенно покачала головой.

      — Ну, что ж... Пусть Иван Ильич проветрит старика. В последнее время он плохо спит. Не случилось бы чего...

      — А что с ним, Пелагея Васильевна? — встревожился я.

      — Сидит до полуночи и романы пишет. «Эвон что, — подумал я. — Старик-то, оказывается, не промах?

      — Что же здесь плохого, Пелагея Васильевна? Пусть пишет. В наше время писателю почет и уважение.

      — Да вот уж два месяца пишет, а почета и уважения не прибавилось. Одно беспокойство, — махнула рукой Пелагея Васильевна.

      Мы последовали в дом. Пелагея Васильевна проводила меня в гостиную, а сама поспешила на кухню, где ее ожидали срочные дела.

      В гостиной меня встретила обстановка уюта и покоя, оберегаемая семейными традициями. Здесь, под этим потолком, подпираемым фикусами, у окна, уставленного глиняными горшками с примулами и бальзаминами, за этим монументальным столом, заполненным книгами и тетрадями, рождались вдохновенные строки  нового литературного творения...

      Здесь трудился Борис Данилович. Здесь, на диване, под лосиными рогами отдыхал Борис Данилович.

      Но не комнатная флора, не лосиные рога интересовали меня. Мое внимание привлекли общие тетради, разложенные на столе.

      Тихонько приблизился я к столу, и рука, которую следовало бы отсечь, потянулась к толстой тетради в коленкоровом переплете.

      Передо мной раскрылась сокровищница мыслей моего спутника и друга.

      Здравствуй, племя,

      Младое, незнакомое...

      Эти слова Пушкина были золотыми воротами в неведомое и загадочное, многообещающим эпиграфом к произведению Бориса Даниловича.

      На первой же странице можно было узнать руку автора.

      Ровные строки, написанные кудрявым каллиграфическим почерком, напоминали выутюженное и начищенное войско, готовое к смотру. Это был строй без интендантов: во всей тетради не было ни одной кляксы.

      Первая глава охотничьих мемуаров посвящалась стреляющей молодежи.

      «Взгляните на старый кедр, — писал Борис Данилович. — Его хвоя потускнела и изредилась, многие сучья отмерли, а ствол покрылся лишайником. Старость — неизбежная участь живущего, ибо ничто в мире не бывает вечно молодым...

      ...И человек точно так же, как кедр, постепенно стареет.

      Со временем короеды и усачи превратят хрупкое тело кедра в буровую муку...

      ...Прежде чем случится со мной нечто подобное, я хочу поговорить с вами, молодые друзья-охотники. Пусть я отяжелел и на моей голове появилось необлесенное пространство, но я еще чувствую в себе достаточно сил, чтобы повторить мысленно зигзаги своей бесконечной охотничьей тропы.

      ...Скрипит старый кедр. Грядущая буря может стать роковой. Но старый кедр горд, и дни его жизни светлы: его окружает многочисленный молодняк — его надежда и достойная смена. Им, молодым кедрам, предстоят суровые испытания, но вырастут они и сомкнут свои темно-зеленые кроны...

      ...Последуйте за мной, друзья.

      ...Здоровое утро, украшенное яркими красками осени... Щеки румянит едва ощущаемый морозец. Ваши руки чувствуют приятный холодок ружейной стали.

      Идите бесшумно. Учитесь ходить в лесу тише рыси. Сливайтесь с тенью, прижимайтесь к стволам. Старайтесь стать невидимками в лесу, если хотите быть хорошими охотниками.

      Глухарь может быть на осине, листья которой тронуты заморозком. Он может быть на могучей лиственнице, хвоя которой слегка охвачена желтизной.

      ...Здесь горка, а за ней — галечная россыпь. Будьте начеку...»

      Огромное хозяйство Бориса Даниловича простиралось на десятки километров с севера на юг, охватывая леса и болота, реки и озера. Борис Данилович совершал обход не торопясь, задерживаясь на пашнях и прогалинах, на вырубках и опушках, на берегах рек и озер, постепенно раскрывая богатства заветных мест. Это была хорошо организованная экскурсия в природу, такая интересная, что экскурсовод не рисковал остаться в одиночестве.

      С ватагой юных энтузиастов разговаривал старый охотник на страницах толстой тетради в коленкоровом переплете...

      — Не пожелаете ли стаканчик чаю? — раздался за моей спиной голос Пелагеи Васильевны. Я вздрогнул от неожиданности.

      — Благодарю вас, Пелагея Васильевна. Не имею желания.

      — Скучно читать этот самый роман, — вздохнула Пелагея Васильевна. — Какой роман без любви? Это не роман вовсе, а... сочинение.

      — Нет, что вы, Пелагея Васильевна... Напротив. Произведение Бориса Даниловича имеет несомненные достоинства.

      К сожалению, разговор на литературные темы прервался. Послышался шум мотора, и через минуту в дом вошли сияющие друзья-охотники.

      Не будем описывать, как Иван Ильич торжественно поставил на стол бутылку портвейна, как Борис Данилович потирал руки от удовольствия и как суетилась Пелагея Васильевна, оснащая стол всевозможными закусками.

      Еще не были произнесены тосты, а разговор уже возник: обсуждался план первого мотомеханизированного охотничьего похода.

      * * *

      Пелагея Васильевна не могла не отпустить Бориса Даниловича на охоту. Пелагея Васильевна считалась с общественным мнением членов охотничьей артели. Разве можно злоупотреблять правом вето в обстановке, когда запрет не мог иначе рассматриваться, как издевательство над священными чувствами друзей-охотников.

      «Пусть проветрится старик, а то как бы он, чего доброго, не захандрил», — подумала женщина и, глубоко вздохнув, принялась наполнять провизией объемистый рюкзак Бориса Даниловича. Она только попросила Ивана Ильича не сваливаться в кювет, объезжать телеграфные столбы и не таранить встречные машины.

      Борис Данилович казался помолодевшим. Лицо его выражало беспечное веселье. Еще бы! Ведь мы собирались ехать в Озерный край!

      Наконец, после долгих сборов, двинулись в путь.

      Иван Ильич продолжал овладевать искусством водителя, одновременно проверяя ходовые качества машины. Он форсировал лужи, преодолевал океаны грязи, сокрушал пни и сглаживал кочки. Мы с дьявольским терпением переносили все неприятности. Особенно доставалось Борису Даниловичу и Самсонычу, располагавшимся в люльке.

      Часа через четыре мы благополучно достигли небольшого озерка Акшуи, затерянного среди челябинских степей.

      — Не машина, а сущий дьявол... Чувствую, что у меня перемешались все внутренности, — жаловался Борис Данилович, прощупывая собственный живот. — Как будто печень сместилась.

      — Э, пустяки. Охотиться вполне можно... без печени, — успокоил его Иван Ильич.

      Самсоныч бросился к озеру и принялся лакать воду. Он пил до тех пор, пока ширина его не сравнялась с длиной. Кубический Самсоныч фыркнул и, не теряя времени, нырнул в прибрежные заросли.

      Круглое, как блюдечко, озерко просматривалось со всех сторон. Его, как уверял Иван Ильич, можно было форсировать в резиновых сапогах в любом направлении.

      Борис Данилович пожал плечами:

      — Не вижу уток. Неужели мне изменяют глаза?

      — Зрение у вас великолепное, — сказал Иван Ильич. — На озере действительно нет ни одной утки.

      — В таком случае я ничего не понимаю.

      — Кулики. Стаи куликов разве не радуют вас?

      Борис Данилович в сердцах плюнул.

      — Неужели вы считаете приличным трясти  пожилого охотника за сто верст для того, чтобы показать ему куликов?

      Но Иван Ильич сохранял невозмутимое спокойствие.

      — Маршрут был утвержден на общем собрании спортивно-охотничьей артели «Пух и перо», членом которой вы, Борис Данилович, имеете честь состоять.

      — Но мы надеялись на вашу осведомленность...

      — На Ивана Ильича можете всегда надеяться. Дело в том, уважаемый Борис Данилович, что несмотря на ваше великолепное зрение, вы проявляете непозволительную близорукость. Охотник должен изучать обстановку не хуже полководца перед сражением. Это озерко, — продолжал Иван Ильич, — заслуживает самого серьезного внимания. Оно находится на пути вечерних и утренних утиных перелетов между озерами Шарапкуль и Ибрагимовским.

      — Извиняюсь, — пожал плечами Борис Данилович. — Хныкать не в моей натуре. Просто я увидел явное несоответствие мечты и действительности.

      — Друзья... — переменил тему Иван Ильич. — Перелет начинается в сумерках. Предлагаю основательно перекусить.

      Все охотники, включая Самсоныча, расположились под старой березкой, обожженной молнией. На линялом плаще Ивана Ильича появились ватрушки, шаньги, полушарие ноздреватого голландского сыра, кусок колбасы, помидоры...

      Самсоныч пустил слюнки, а мы почувствовали неприятную пустоту в желудках, которую, как известно, природа не терпит.

      Иван Ильич извлек из рюкзака флягу, но, заметив наши осуждающие взгляды, немедленно погрузил ее на самое дно мешка: перед делом употребление веселящих и аппетитоулучшающих напитков воспрещалось уставом нашей артели.

      — Внимание! — вдруг воскликнул Иван Ильич. Его длинная шея настороженно вытянулась.

      По полевой дорожке мчался «Москвич» кофейно-молочного цвета, ориентируясь прямо на старую березу, под которой мы расположились.

      — Челябинские охотники... — определил Борис Данилович. — Вот вам и край непуганых птиц...

      «Москвич» прошмыгнул мимо и остановился у скирды соломы, невдалеке от нас.

      Четыре охотника вышли из машины и принялись оборудовать стан. Было заметно, что перед нами — сработавшаяся компания. Каждый знал свои обязанности.

      Долговязый охотник в шляпе торфяного цвета, в зеленом плаще, подпоясанном патронташем, таскал дрова. Плечистый дядя в рыжей шапке-ушанке и в линялой фуфайке могучими взмахами топора разрубал хворост. Маленький шустрый старичок устраивал сооружение для подвешивания котелка. Только четвертый, самый молодой из охотников, по-видимому, студент, в порыве усердия метался во все стороны и всем успевал мешать.

      — А где же колбаса? — спохватился Борис Данилович.

      — А где же Самсоныч? — развел руками Иван Ильич.

      Мы переглянулись.

      — Я полагаю, — догадался Борис Данилович, — что колбаса находится там, где и Самсоныч...

      Борис Данилович оказался прав.

      Пока мы интересовались приезжими охотниками, проголодавшийся пес похитил колбасу. Правонарушитель был обнаружен в прибрежном ивняке. От колбасы остался огрызок.

      — Проголодался бедняга, — сокрушался Борис Данилович. — Приблизительно в это время Пелагея Васильевна подает ему обед. Режим дня оказался нарушенным, и... вот вам последствия.

      Борис Данилович извлек из внутреннего кармана кителя старинные часы «Павел Буре», взглянул на них и почему-то вздохнул. Самсоныч издал львиноподобный рык, и, схватив колбасный огрызок, шмыгнул в кусты.

      — Не доверяет, — покачал головой Борис Данилович.

      — Видите ли... В собачьем мире понятия о порядочности весьма относительны... Воспитание, конечно, имеет значение, но инстинкт сильнее, — ехидничал Иван Ильич.

      Борис Данилович возразил:

      — Самсоныч — весьма корректный пес...

      — Безусловно, — согласился Иван Ильич. — Другой на его месте успел бы очистить всю «скатерть-самобранку».

      Мы поспешили на место привала.

      — Возблагодарим же Самсоныча за великодушие, — сказал я, вонзая нож в сырное полушарие.

      — Приятного аппетита... — неожиданно раздался над нами шамкающий голос.

      Шустрый старичок словно вынырнул из-под земли. Его личико, похожее на печеное яблоко, выражало натренированную учтивость.

      — Послан я для связи от соседа, справа, так сказать. — И старичок шаркнул ножкой, утонувшей в чешском резиновом сапоге сорок четвертого размера. — Честь имею поздравить с благополучным прибытием...

      Старичок по очереди протянул нам мумифицированную ручку и представился:

      — Лука Лукич Пирожков. Уполномочен для переговоров о координации действий и вообще.

      Лука Лукич троекратно произнес «очень приятно» и чуть не захлебнулся от полноты чувств. От Луки Лукича несло концентрированным спирто-водочным духом.

      — Присоединяйтесь к компании, — предложил Иван Ильич, — сторонник древнерусского обычая приема послов.

      — Я сразу понял, что имею дело с порядочными людьми, — заявил старичок, принимая стопочку из рук Ивана Ильича. — Будем радешеньки. Ни пуха ни пера.

      — Ни пуха ни пера! — дружно гаркнули мы.

      — А вы? Почему не пьете? — осведомился Лука Лукич.

      — Мы уже...

      — Жаль, очень жаль. Я, знаете, из уважения употребил. Ненавижу всяческую мертвечину, обожаю всяческую жизнь, как сказал Маяковский. Исключительно из уважения... Люблю охоту. Пиф-паф... Впрочем, дело не в этом. Все, что мог, я уже совершил. Да, да... Дичь вижу, а мушку не вижу. Старость. Брожу ли я вдоль улиц шумных... Впрочем, пустяки…

      Иван Ильич налил еще стопочку.

      — Премного благодарен. Первая — колом, вторая — соколом. Извините. Разболтался. Козьма Прутков таким чудакам, как я, советовал: «Если у тебя есть фонтан, заткни его. Дай и ему отдохнуть...» Впрочем, пустяки...

      Лука Лукич выпил, крякнул и вытер губы указательным перстом.

      Луку Лукича окликнули.

      — Извиняюсь... — заторопился он. — Меня зовут. Милости прошу к нашему шалашу. Люблю хорошую компанию. Впрочем, пустяки. Коньяк прелесть. Проникает до глубины души.

      Лука Лукич поднялся, но вдруг зацепился за кочку и рухнул прямо на скатерть-самобранку.

      — Помидоры!.. — воскликнул Борис Данилович. — Вы раздавили помидоры...

      — Ничего, — успокоил его Иван Ильич. — Вы же бухгалтер. Спишите помидоры и заприходуйте томат-пюре.

      — Извиняюсь... — Лука Лукич поднялся на четвереньки, затем встал на ноги и, наклонив туловище вперед, засеменил ножками восвояси, стараясь держать равновесие.

      — Все, что мог, он уже совершил, — махнул рукой Борис Данилович.

      Навстречу Луке Лукичу поспешили долговязый охотник в рыжей шляпе и коренастый дядя. Они бережно подхватили под руки незадачливого парламентера и доставили его на исходные позиции.

      Но наше внимание привлекло иное зрелище. С юго-востока, сверкая стеклами, приближались две «Победы».

      — Опять челябинские охотники... — определил Иван Ильич.

      — Вот тебе и на... — развел руками Борис Данилович.

      — Это еще не все, — промолвил Иван Ильич и вытянул шею на северо-восток. — Вижу грузовую машину со стороны Свердловска...

      Машины приблизились почти единовременно.

      По меньшей мере дюжина охотников выгрузилась из кузова грузовика.

      — Знай наших, — подмигнул Иван Ильич, — свердловчане доминируют.

      — Вы, кажется, любите общество, Иван Ильич, — усмехнулся Борис Данилович. — Вот и займитесь организационной работой.

      — А ведь это идея! — обрадовался Иван Ильич. — Организовать соревнование двух городов... Великолепная мысль.

      Через полчаса Иван Ильич был уже со всеми знаком и успел найти влиятельных единомышленников среди свердловчан и челябинцев. Он действовал в полную силу своих организационных способностей.

      Только Борис Данилович с каждой минутой мрачнел.

      — Не убраться ли нам отсюда? Ничего мы здесь не добудем.

      Но Иван Ильич категорически возразил:

      — Что вы, Борис Данилович... Разве можно пренебрегать столь приятным обществом? А еще мемуары пишете. Берите палитру, краски и малюйте любого типа. Ай-ай...

      — Меня больше интересуют утки, а не типы...

      — Утки тоже будут. Друзья-охотники и не поехали бы сюда, если бы не надеялись на успех.

      Но Борис Данилович продолжал хмуриться.

      Челябинцы сосредоточились у скирды, где мирно спал парламентер Лука Лукич Пирожков.

      Хозяйственные свердловчане привезли воз соломы и подготовили великолепный ночлег под сенью березы, обожженной молнией. Моментально появились дрова. Задымил костер. Место приобретало обжитой и уютный вид. Даже Борис Данилович принес к костру пару подгнивших березовых пней. Старый охотник знал, что место у охотничьего костра можно получить в обмен на долю участия в общем труде.

      — Организованный народ. С такими людьми приятно иметь дело, — восторгался Иван Ильич.

      Хорошо спаянный заводской коллектив, руководимый опытным охотником Иваном Савельевичем, или попросту Савельичем, действительно, производил отрадное впечатление. Любое, как бы невзначай брошенное слово Савельича приобретало силу закона. Савельич не словом, а делом доказывал преимущества организации.

      Типичный кадровый рабочий, Савельич ничем не напоминал бывалого охотника. Представьте себе человека низенького роста, в замасленной спецовке, подвижного, как юнга... Вышел человек из ворот проходной, довольный своими трудами, хватил здорового осеннего воздуха, навеянного с полей и рощ, и словно умылся ключевой водой. На его лице сгладились морщины и на щеках заиграл румянец, в белесых глазах зажглась добродушная лукавинка, а на губах заиграла улыбка.

      Таков был простой рабочий человек Иван Савельевич Устюжанин.

      Савельич время от времени снимал приплюснутую кепку, приглаживая жесткую ежовую шевелюру, и широко улыбался, будто хотел сказать: «Хорошо же здесь, братцы. Честное слово, хорошо».

      Трижды прокрякал утиный манок, и охотники сгруппировались вокруг Савельича и Ивана Ильича.

      Среди молодежи, как старые дубы среди молодой поросли, выделялись старики, бывалые, умудренные опытом охотники: пожилой гражданин, увенчанный львиной шевелюрой, прикрытой зеленой фетровой шляпой, дядя в коричневом плаще, низенький и толстый, похожий на майского жука, сухонький старичок, напоминавший мускусного усача, седоусый, в длинном пиджаке пепельного цвета.

      — Други! — обратился Савельич к собравшимся. — Имеется возможность провести интересное спортивное состязание, встречу двух городов — Свердловска с Челябинском.

      Охотники одобрительно зашумели.

      — Есть немало людей, увлекающихся стендовой стрельбой, но, я полагаю, что стрельба на приз по уткам куда интереснее...

      — Каков же приз? — перебил Савельича молодой голос.

      — Приз весьма заманчивый, — улыбнулся Савельич. — Приз — те утки, которых настреляет сам победитель соревнования.

      — Обыкновенная сдельщина, — поморщился гражданин, похожий на майского жука.

      — А чего бы ты хотел, Петрович?

      — Я как нормировщик, — с достоинством ответил Петрович, — считаю сдельно-премиальную систему более совершенной. Предлагаю главной премией считать не уток, а бутылку коньяка из общего фонда.

      — Правильно! — одобрили охотники.

      — Не возражаю, — согласился Савельич. — Завтра в девять часов утра будет заседать объединенная судейская коллегия, которая решит вопрос о присуждении личного и командного первенства. Да... Чуть не забыл... Вместе с нами честь свердловчан отстаивают три члена спортивного общества... — Савельич вопросительно взглянул в сторону Ивана Ильича.

      — «Пух и перо»... — подсказал Иван Ильич.

      Охотники потрясли окрестность дружным хохотом. С озера сорвалась стая куликов. Самсоныч за компанию брехнул на полный голос. Иван Ильич хохотал вместе со всеми, но Борис Данилович готов был провалиться сквозь землю. Он бледнел, краснел, пробовал улыбаться, жевал ус и сморкался.

      Савельич вместе с Иваном Ильичом направились в стан челябинцев. К ним присоединился и я. Нас встретили сдержанно, но вежливо.

      Если в коллективе свердловчан преобладала молодежь, то у челябинцев — старые охотники, убеленные сединами, обветренные и поджаренные на солнце. Представитель стреляющей молодежи, студент из группы Луки Лукича, оказался в единственном числе.

      Сопровождавший нас Самсоныч попал в приятное общество. Две спаниэли приняли нашего пса дружелюбно, не взирая на его явно плебейское происхождение. Только черный сеттер пробовал ворчать, но Самсоныч не замедлил заключить с ним пакт о ненападении, который тут же был скреплен обоюдными подписями на покрышке колеса «Победы».

      Старики смотрели на нас, как мне показалось, снисходительно.

      — Спортивное состязание без болельщиков, к сожалению, не так интересно, — заметил знакомый нам долговязый охотник в шляпе торфянистого цвета.

      — В том-то и беда, что наши спортивные организации не распространяют своих мероприятий дальше стадионов и танцевальных площадок, — сказал коренастый охотник.

      Долговязый пожал плечами:

      — Собственно, я ничего не имею против, Петр Титович, но сожалею о том, что такое интересное спортивное состязание не будет предано гласности.

      Петр Титович горячился:

      — Позвольте, Фома Фомич. Среди нас есть люди науки, инженеры, артисты, художники... Вполне возможно, что найдется человек, который даст читающему миру новые «Записки охотника»... Кстати, среди вас, товарищи свердловчане, нет ни одного писателя?

      — Писателей нету, — ответил Савельич. — Есть слесари, токари по металлу, фрезеровщики, нормировщики, сменные мастера, есть плановики, а писателей не имеется. В штатах не предусмотрено.

      — Есть писатель!.. — торжественно объявил Иван Ильич. В эту минуту я подумал, что земная твердь разверзнется, и Иван Ильич погрузится в геенну огненную в наказание за святотатство.

      Но ничего не случилось. Иван Ильич улыбался и крутил ус. Он кивнул в сторону Бориса Даниловича, который в этот момент стоял на берегу озера, несколько ссутулившись и засунув руки в карманы брюк.

      — На берегу пустынных волн... — многозначительно произнес Фома Фомич.— Природа — вечный источник вдохновения...

      — Он член союза писателей? — любопытствовал Петр Титович.

      — Пока еще нет, — ответил Иван Ильич, — но уже построил собственную дачу...

      Борис Данилович, ничего не подозревая, смотрел вдаль. Солнце спускалось все ниже, а на озере не было ни одной утки.

      * * *

      За час до заката солнца охотники заняли указанные места, рассредоточившись по берегу на расстоянии тридцати-сорока шагов друг от друга. Получилось плотное живое кольцо, состоящее в северной части из свердловчан, а в южной — из челябинцев. В это плотное кольцо было бы очень трудно втиснуть лишнего стрелка.

      Каких-нибудь полчаса на берегу продолжалась возня. Кое-кого не устраивала естественная маскировка. Охотники ломали и рубили кусты, сооружая шалаши. У берегов появились многочисленные утиные чучела.

      Борису Даниловичу была оказана высокая честь: его поместили на стыке свердловской и челябинской дуг. Великолепный ивовый куст можно было использовать для маскировки. Все озеро лежало перед ним, как на ладони. Как с хорошего наблюдательного пункта, Борис Данилович мог следить за ходом всей баталии, за поведением каждого охотника.

      Мне посчастливилось устроиться рядом. Ивана Ильича я сразу потерял из виду.

      Соседом Бориса Даниловича со стороны челябинцев оказался студент, весьма словоохотливый малый. Юноша старался говорить басом, ввертывал в разговор словечки, заимствованные у плохо воспитанных товарищей.

      — Свердловчанам набузгаем, — заявил он. — Это как пить дать...

      — Откуда такая уверенность? — удивился Борис Данилович.

      — Очень просто. Среди нас — три стендовых стрелка. Один Мухин Петр Титович даст прикурить. Будьте уверены.

      Наступила пауза. Студент ворочался в своем шалаше, как бегемот. Борис Данилович терпеть не мог такого легкомысленного поведения на охоте. Удобно устроившись на кочке, старый охотник углубился в собственные мысли.

      Вдруг рядом послышались шаги.

      — Нет ли у вас закурить? — услышал он голос студента. — Не рассчитал. Папиросы вышли, а к фатеру далеко идти.

      — Курите... — протянул студенту свой портсигар Борис Данилович.

      — «Беломор»? Люблю «Беломор». Фатер курит гвозди — «Ракету» и прочую дрянь... Студент закурил, но уходить не собирался.

      — Славное у вас ружьишко... Калибр двенадцатый? Надежное ружьишко. У меня «Зимсон» шестнадцатого калибра. Новенькое. Подарочек к дню рождения.

      Студент говорил что-то еще, но Борис Данилович не слушал.

      Неизвестно откуда над озером появилась пара кряковых уток во главе с селезнем, и охотничьи сердца замерли в томительном ожидании.

      Утки шли на посадку, но, заметив что-то неладное, взмыли вверх и пошли по широкому кругу. Сначала они попали под огонь свердловчан, затем шарахнулись на юг и были обстреляны челябинцами. Не понеся потерь, они прошли над Борисом Даниловичем вне выстрела и исчезли.

      Студент успел осквернить новое ружье первым промахом.

      — Славка, не торчи на виду! — прокатился по озеру крик. Студент исчез.

      Наступила томительная тишина. На озеро надвигался вечерний сумрак. Только в стороне запада небо оставалось светлым и на водной поверхности отражался багровый закат.

      Над озером поднимался туман.

      «Вот и вся охота...» — подумал Борис Данилович. Он не замечал красоты погожего осеннего вечера. Все существо его наполняло чувство разочарования и досады. Он курил папиросу за папиросой.

      Вдруг над самой головой старого охотника с присвистом прошумела многочисленная стая чирков. Борис Данилович машинально схватился за ружье, но было уже поздно. Стая свернула и пошла вдоль берега.

      Берег, занятый челябинцами, казалось, пришел в движение от страшного грохота. Это были не одиночные выстрелы, а сплошной гул. Облака дыма на некоторое время скрыли прибрежные заросли со стоящими среди них охотниками. Грохот прокатился дальше, затем оборвался, и тогда захлопали одиночные выстрелы и дуплеты.

      Стаи чирков больше не существовало.

      В кольце метались обезумевшие одиночки. Некоторые птицы вырвались из гремучего кольца и уходили на юг.

      Бориса Даниловича знобила лихорадка. Весь он превратился в слух и внимание. От напряжения рябило в глазах и шумело в ушах. Он натер шею о жесткий воротник старого офицерского кителя: утки могли появиться с любой стороны. Он, охотник по боровой дичи, здесь терялся и не успевал. Утки появлялись на какой-то миг и исчезали в полумраке.

      Вдруг метрах в тридцати от Бориса Даниловича опустилась пара чирков. Старый охотник выстрелил дуплетом. Из фонтана брызг выпорхнул чирок, оставив на месте своего спутника.

      — Ага! — вслух произнес Борис Данилович. Есть один... Но не успел охотник перезарядить ружье, как неизвестно откуда появилась лопоухая спаниэль, схватила чирка и исчезла вместе с добычей.

      Борис Данилович рассердился не на шутку. Чувствуя, что дело проиграно, он стал нервничать, стрелять направо и налево, рассчитывая на случайность.

      Разрядив ружье по пролетающим вне выстрела гоголям, Борис Данилович увидел пару кряковых, шедших прямо на него. Не успел старый охотник выстрелить, как одна из уток перевернулась через крыло и шлепнулась у его ног. Борис Данилович упал прямо на подранка, как падает проворный вратарь на залетевший к воротам мяч.

      Ему казалось, что сердце оборвалось и бьется где-то в области желудка.

      — Голубчик... — прошептал старый охотник, извлекая из-под себя жирнющего крякового селезня.

      Борис Данилович опасливо огляделся кругом. Мрак и туман сгустились настолько, что свидетелей можно было не опасаться.

      Стрельба постепенно затихала. По озеру скользили лучи карманных фонариков. Охотники собирали трофеи. Мой единственный селезень был уже подобран Борисом Даниловичем. Я подошел к соседу.

      — Как дела? — начал я со стандартного вопроса.

      Старик вздрогнул от неожиданности.

      — Неважно. Вот одного селезнишка подбил.

      — Ну, что ж. Это не так уж и плохо, — сказал я. — Кстати, я был свидетелем похищения чирка.

      — Это возмутительно, — негодовал Борис Данилович. — Мой Самсоныч никогда не позволил бы.

      — М-да... — согласился я. — Колбаса — другое дело. Колбаса и чирок — разные вещи.

      — Совершенно верно, — согласился Борис Данилович. — Колбасу можно достать в магазине. Здесь никакого искусства не требуется. А где же Иван Ильич? — переменил он тему разговора.

      — Не знаю. Мне кажется, что его здесь нет.

      — То есть как нет?

      — Не знаю, но на озере его нет.

      Борис Данилович насупился.

      Когда мы подошли к месту ночлега, почти все охотники были в сборе. Ивана Ильича среди них не оказалось. Возле весело пылающего костра образовалась толчея. Хозяйственные люди гремели котелками, сушили портянки и вымокшую одежду. Всюду шли оживленные разговоры.

      Мы разожгли свой небольшой костер.

      — Как поохотились? — спросил подошедший к нам Савельич.

      — Не обижаемся, — уклончиво ответил я. Савельич не стал интересоваться подробностями.

      — Перелет был неплохой. Времени только маловато. Стрелять можно было не более получаса. Посмотрим, что покажет утро. Да... А где же ваш главный?

      — Не знаем, — пожал плечами Борис Данилович. — Он не любит сидеть на месте.

      — Так-так... Это видно, что беспокойный человек, — согласился Савельич. — Большого масштаба человек. Обо всем понятие имеет. Таким охотник и должен быть. Хозяйство у охотника большое. Сколько обойдешь — все твое. Вот мы и бегаем, как бегал жадный мужик на вольных землях: до упаду и до последнего дыхания.

      Возле нашего костра сосредоточилось почтенное общество: Савельич, охотник, увенчанный львиной шевелюрой, нормировщик Петрович и старичок, похожий на мускусного усача.

      — Познакомьтесь с членами нашего коллектива, — кивнул Савельич в сторону подошедших.

      — Краюхин, плановик, — пробасил человек, увенчанный львиной шевелюрой.

      Старичок оказался пенсионером. Его звали Иваном Карповичем.

      — Люблю литераторов, — сказал Иван Карпович, косясь в сторону Бориса Даниловича. — Всевидящий народ. Ты, скажем, привык к самому себе, может быть, надоел самому себе за свои шестьдесят лет и до конца дней своих не понимаешь, хороший ты человек, или наоборот, извините за выражение. А литератор глянет на тебя и словно рентгеном просветит: все внутреннее изображение человека, как на экране, видит.

      — А если у иного писателя вместо экрана кривое зеркало? Доволен ли будешь таким рентгенологом? — усмехнулся Краюхин.

      — Брак, он, конечно, бывает в любом деле, — не сдавался Иван Карпович, — но народу его показывать не следует. Какое дело потребителю до того, что ты деталь запорол? Напортачил — переживай сам, а сор на улицу не выноси, не порть хорошую погоду.

      — Это так, — согласился Савельич. — Идем к существу красивой жизни. Каждый понимать это должен. Не только понимать, но и ответственность на себе чувствовать. Все равно, кто ты есть — рабочий человек или писатель.

      — Бывает и так, — угрюмо возразил Краюхин. — Всю жизнь бьется человек, а славы не заработает. Ни орденов ему, ни медалей. Есть люди, которым удачи нет. Вот и рассматривай их, как хочешь, с любой точки зрения...

      — С любой точки зрения и нужно рассматривать. Человек не чугунная болванка, — промолвил Петрович. — С моей точки зрения, все ясно: рюкзак у охотника пустой, поэтому и мысли...

      — Унылые... — закончил Иван Карпович и охотники дружно рассмеялись.

      — Не нуждаюсь в таких точках зрения, — обиделся Краюхин, — В конце концов, это мое личное дело.

      — Извиняюсь... — неожиданно резко перебил его Иван Карпович. — Если бы вы пережили одиночество, ночуя под кустом или в скирде, среди воющих волков, вы бы достойно оценили тепло коллективного костра.

      Разговор привлек к нашему костру многочисленных слушателей. Подошли челябинцы во главе с Петром Титовичем.

      — Ну, как первый тайм? — поинтересовался Петр Титович.

      — Много шума из ничего, — махнул рукой Савельич.

      — Много шума, и... ничего, — поправил Краюхин.

      — Скромность не украшает охотника, — заметил Петр Титович, удобно устраиваясь на соломе.

      Надо сказать, что Петр Титович умел хорошо себя чувствовать в любом месте. Черты лица Петра Титовича не отличаются красотой или хотя бы правильностью. Под выпуклым лбом, как под навесом, теплились веселые огоньки пристальных глаз. Толстовский нос располагался на лице с претензией на главенствующую роль. Когда Петр Титович смеялся, нос его расширялся почти вдвое, стремясь угодить хозяину и повеселиться вместе с ним. Когда Петр Титович бывал серьезным, губы его вытягивались вперед, будто вот-вот он огорошит вас разбойным свистом.

      Необычное заявление челябинцев о скромности вызвало критические суждения среди свердловчан.

      — Па-азвольте, — наершился Иван Карпович. — Насколько нам известно, скромность  украшает человека.

      — Ничего не имею против, — широко улыбнулся Петр Титович. — Я говорил об охотниках.

      Петр Титович быстро установил атмосферу непринужденности.

      Второй челябинец, Фома Фомич, не отличался общительностью. Фома Фомич никогда не улыбался. Желтое, словно выточенное из самшита, лицо его всегда оставалось бесстрастным и неподвижным. Глаза его подолгу задерживались на исследуемом объекте, не выражая ничего, кроме сосредоточенности. Казалось, Фома Фомич, как черный фон, поглощает свет, сам ничего не отражая.

      — Как дела на других озерах? — интересовался Савельич.

      — По-разному, — уклончиво ответил Петр Титович.

      — Хорошо там, где нас нет, — процедил сквозь зубы Фома Фомич.

      — Плохому охотнику везде одинаково, — усмехнулся Краюхин.

      — Краюхин делится собственным опытом, — объяснил Иван Карпович.

      Многие из присутствующих понимающе улыбнулись, но Фома Фомич стал суровее прежнего.

      — Если каждому убить по утке, — сказал он, — то на братию нужно истребить целую стаю из трех десятков птиц. Но ведь мы не одни. Стреляют всюду: на Башакуле, на Шарапкуле, на Кунашаке, на Ибрагимовском озере...

      — Так что же это... Коллективное истребление? — насторожился Иван Карпович.

      — Ну, нет, — вмешался в разговор Петр Титович. — Пара убитых уток вполне устраивает каждого из нас. По собственному опыту вы знаете, что патронташи охотников пустеют быстро, а рюкзаки многих из любителей не отягощаются излишним грузом. Следует помнить, что когда мы приезжаем на открытие охоты, вокруг озер уже протоптаны охотничьи тропы...

      — Браконьерские тропы, — уточнял Фома Фомич.

      — Вот именно,— согласился Петр Титович. — Вороватый одиночка-браконьер наносит ущерб охотничьему хозяйству куда больший, чем вся наша компания. Мы бываем в здешних местах не более двух-трех раз за сезон, а браконьер-завсегдатай не признает сроков охоты, истребляет утят-хлопунцов, разоряет гнезда. Особенно опасен браконьер в период весенней охоты, которую, пожалуй, следовало бы вообще запретить.

      — Правильно, — одобрили охотники.

      — Я бы сказал, — продолжал Петр Титович, — что было бы полезно в системе озер Челябинской области иметь озера-заказники. Иначе в ближайшие годы ни одна уважающая себя утка, тем более гусь, не станет гнездиться на здешних озерах...

      — На наш век хватит, — сказал присутствующий тут же Славка.

      — Вот как!.. — не выдержал Борис Данилович и сердито засопел. — Это язык временщиков.

      — Хуже! — воскликнул Петрович. — Это язык выжиг и браконьеров.

      — Слишком строго, — мягко сказал Петр Титович. — Молодой человек безгрешен, как  младенец. Патронташ его пуст, а на счету нет ни одной убитой утки.

      — От ваших речей несет неоправданным оптимизмом. Где же виновники разорения природных богатств? — прищурился Петрович, словно брал Петра Титовича на мушку.

      — Вот один из них... — указал Петр Титович на Славку.

      Парнишка съежился и заморгал глазами, будто сердитый дядя намеревался отстегать его.

      — Что-то трудно вас понять, — буркнул Петрович.

      — Странный вы народ, однако, — сказал Петр Титович. — Нельзя ни соглашаться с вами, ни возражать вам. Где появляются виновники разорения природных богатств? Сорняки растут на плохо возделанном поле, а плесень возникает там, где есть тепло и влага и нет движения воздуха. Недавно мне попалась в руки небольшая книжица, — продолжал Петр Титович. — Члены одного добровольно-спортивного общества ощутили потребность поделиться опытом работы своего хозяйства. Книга меня заинтересовала потому, что хозяйство граничит с Челябинской областью. Интересно, думаю, как хозяйничают люди в сопредельных охотничьих угодьях. А хозяйничают просто: бац! — убил. Бац, бац!.. — убил. Книгу можно разделить на две части: в первой части авторы «таксируют» дичь, а во второй истребляют учтенные запасы. Главная цель книги оказалась обойденной по простой причине: в этом хозяйстве ничего не делалось по линии воспроизводства дичи.

      — Позор! — рявкнул мощным басом Петрович.

      — Охотничьи «комиксы», пропагандирующие истребление, далеко не редкость в литературе, — продолжал Петр Титович. — Между тем, друзья, известно, что мясо продают на базаре и в магазинах. Что касается охоты, то это не процесс добывания мяса, а спорт, праздник души человеческой.

      — Изгнать торгующих из храма! — воскликнул Иван Карпович.

      — Правильно! — послышались голоса охотников.

      — Что же вы предлагаете? — спросил Фома Фомич.

      — Пропаганду истребления заменить пропагандой, направленной на сбережение природных богатств.

      — Правильно! — раздались голоса.

      — Человек наступает на тайгу. Растут города и поселки, умножается транспорт, улучшаются и вновь прокладываются дороги. В такой обстановке человек должен быть дисциплинированным, — заключил свою мысль Петр Титович.

      Со стороны челябинского лагеря послышалось пение. Дребезжащий старческий голос выводил:

      ...Но чей это выстрел?..

      Нет чайки прелестной...

      Она умерла, тр-репеща в камышах...

      — Знаменитый охотник был, — кивнул Петр Титович в сторону певца. — Охотовед. Образованный человек. А теперь одна видимость. Устарел и спился. Призрак и больше ничего.

      — Хорош призрак, — шепнул мне Борис Данилович. — Призрак — понятие невесомое и помидоров давить не может.

      — В моей охотничьей практике, — продолжал Петр Титович, — был интересный случай. На тетеревином току я застрелил подранка. У тетерева было перебито крыло и рана в месте перелома разлагалась. Волоча по земле перебитое крыло, тетерев все-таки приплелся на ток... Так вот наш ветеран Лука Лукич Пирожков напоминает того пернатого рыцаря. Старого охотника влечет дым коллективного костра и только здесь он но-настоящему счастлив...

      Бориса Даниловича очень растрогал рассказ Мухина. Когда мы расположились на отдых, старик вдруг вспомнил о Луке Лукичи и выразил предположение, что Лука Лукич, должно быть, очень интересный и хороший человек, что, пожалуй, следует ему простить испорченные помидоры. Перед отдыхом Борис Данилович совершил небольшую прогулку в сопровождении Самсоныча, который хорошо отдохнул и чувствовал себя превосходно.

      — Мотоцикла на месте нет, — упавшим голосом сообщил мне Борис Данилович.

      — Странно... Значит Иван Ильич уехал?

      — Свинство. Чистейшей воды свинство, — возмущался старик.

      — Ну, стоит ли обижаться? Иван Ильич действует в общих интересах. Ведь мы охотимся на артельных началах, — успокаивал я Бориса Даниловича.

      Охотиться на артельных, началах означало, что трофеи должны распределяться между всеми членами спортивно-охотничьей артели поровну, независимо от успехов отдельных лиц.

      Борис Данилович несколько смягчился. Зарываясь в солому вместе с Самсонычем, старик хотя и ворчал, но ворчал беззлобно, больше для порядка.

      * * *

      Меня разбудил Савельич.

      — Пора вставать. Челябинцы давно на ногах. Будите писателя.

      На востоке небо светлело. Над озером стояла сплошная туманная завеса. Прибрежные кусты приобрели иные, незнакомые очертания. С озера доносились крики гагар и покрякивания уток.

      Борис Данилович вскочил на ноги, как хороший солдат по сигналу тревоги.

      — Не проспали?

      — Нет. Однако медлить нельзя. Челябинцы давно поднялись.

      Самсоныч зевнул и, решив, что видимых причин для беспокойства нет, погрузился в безмятежный сон.

      Бесшумно, как тени, разошлись охотники по местам.

      Кто-то вспугнул стайку чирков. Прогремели первые выстрелы.

      Выстрелы участились. Утку подняли на крыло, и стайки пошли по кругу, всюду натыкаясь на засады.

      Птицы появлялись неожиданно из тумана, и в этих условиях от охотника требовалось подлинное мастерство стрельбы навскидку. Увы! Мы с Борисом Даниловичем привыкли к флегматичной боровой дичи и здесь оказались слишком неповоротливыми.

      Утки проносились мимо нас с невообразимой скоростью, оставляя позади свистящую дробь и облако дыма. Мы бросили бесполезную стрельбу и стали терпеливо ожидать удобного случая.

      Между тем студент неистовствовал. Очевидно, начинающий охотник ночью потрудился и пополнил запасы зарядов. Он не пропускал ни одной утки, оказавшейся в его поле зрения. Туман рассеивался, и диапазон молодого человека расширялся.

      «Скоро отстреляется», — подумал Борис Данилович. Так и случилось.

      — Нет ли у вас закурить? — послышался за спиной голос.

      Борис Данилович сложил в кармане внушительный кукиш и хотел было его извлечь для обозрения, но в это время появилась пара птиц. Птицы сели на выстреле. В тумане они казались величиной не меньше гусей. Сердце старого охотника замерло.

      Борис Данилович машинально вскинул ружье и ударил дуплетом.

      Сквозь Дым и туман охотник увидел, что одна птица осталась на месте и, опасливо оглядываясь, поспешно удалялась от берега. Чтобы не упустить подранка, старый охотник бросился в воду, стреляя на ходу. Он не заметил, как сапоги наполнились холодной водои и только когда в его руках оказался чирок-трескунок, пришел в себя.

      — Тьфу... — плюнул разочарованный охотник. — Вот тебе и гусь.

      Борис Данилович ощутил тяжесть в ногах, словно на них надели колодки. Тело его охватила дрожь. Выбравшись на берег, он немедленно отправился к костру.

      Между тем туман рассеивался, и стайки уток покидали озеро.

      Охота приближалась к концу.

      Надежды на успех покинули меня. Удобно устроившись в своем убежище, я пытался задремать, но холодок заставлял бодрствовать.

      К семи часам утра озеро хорошо просматривалось. Все еще появлялись небольшие стайки уток. Совершив один-два круга, они уходили все в том же южном направлении. С окрестных озер доносилась стрельба.

      Днем птица здесь не задерживалась, предпочитая укромные углы малодоступных озер.

      Охота окончилась.

      Мой компаньон вертелся у костра, просушивая одежду. Его охотничьи штаны все еще выделяли пар. Старый охотник был не в духе. Надежды на удачную охоту не сбылись. Иван Ильич подвел. Борис Данилович обдумывал каждое слово, которое он скажет на общем собрании членов охотничьей артели. Во всяком случае, он церемониться не намерен. Порядочные охотники не бросают своих компаньонов на произвол судьбы.

      — Какого великолепного селезня вы подстрелили, Борис Данилович. Великолепный селезень. В ячменной каше он будет выглядеть еще лучше, чем сейчас, — пробовал я ободрить старика.

      Под опущенными усами Бориса Даниловича промелькнула добродушная улыбка и сейчас же погасла.

      — Стоило ли трястись в такую даль из-за одного селезня, — ворчал старик.

      — Почему из-за одного селезня? Ведь у вас есть привесок в виде упитанного чирка...

      Борис Данилович заподозрил меня в намерении подшутить над ним. Он нахмурился и сердито засопел.

      Во главе группы охотников появился Савельич.

      — Ну, как дела у членов спортобщества «Пух и перо»? — поинтересовался он.

      — Ни пуха ни пера, — ответил я.

      — Скромность не украшает охотника, как сказал Петр Титович. Я сам видел самоотверженный поступок члена вашего спортивного общества, бросившегося в воду за подранком.

      — Не щадя живота своего, — вставил Иван Карпович.

      — Вот именно. Только настоящий охотник способен на такой героизм.

      — В нашем спортобществе нет кисейных барышень. Не держим, — с достоинством сказал Борис Данилович. — На войне, как на войне.

      — Правильно. На охоте, как на охоте. В толпе я заметил Краюхина. Глаза его сверкали, как у храброго солдата после жаркого дела. Сегодня ему повезло: па подвеске болталась пара чирков.

      Савельич извлек из кармана фуфайки блокнот и переписал наши немногочисленные

      трофеи.

      — Небогато, — покачал головой Савельич. — Как бы нас челябинцы не обыграли.

      — Обыграют. Обязательно обыграют, — заверил Краюхин. — Кто у нас? Одна зелень. А у них? Волкодавы, вроде Мухина. Стендовые стрелки, рекордсмены.

      Петрович вступился за молодых.

      — Зелень, говоришь? Это ты зря. Что толку из таких волкодавов, как Лука Лукич? Сашка! — крикнул нормировщик. — Иди сюда вместе с трофеями.

      На зов прибежал коренастый парнишка в синей гимнастерке, подпоясанный ремнем с пряжкой РУ. В одной руке он держал одноствольную ижевку, в другой — пару кряковых уток. Глаза его сияли. Грудь высоко вздымалась от быстрого бега. Из-под козырька фуражки выбивался клок волос. Вздернутый нос  паренька переживал очередную линьку, вокруг носа толпились многочисленные веснушки.

      — Ивана Савельича сынок, — представил нам паренька Петрович. — По всем статьям в отца. — Будет хорошим токарем и охотником. Вот тебе и зелень, Краюхин...

      Борис Данилович подошел к Сашке и отечески похлопал его по плечу:

      — Приятно... Нам, старикам, приятно видеть в вашем лице достойную смену. Поздравляю с успехом. — Вероятно, старик в своих мемуарах обращался не к Славке, а к Сашке...

      К лагерю свердловчан гурьбой шли челябинцы. Всем хотелось узнать результаты состязания, приветствовать лучшего стрелка.

      — Держись, Савельич! — ободрял Петрович своего товарища.

      — Прими смерть стоя, — советовал Иван Карпович.

      Нетерпение нарастало с каждой минутой.

      Петр Титович торжественно поставил на пенек призовую бутылку.

      Вперед выступил Лука Лукич, старейший из охотников. Он не спеша надел очки, оглядел столпившихся охотников, раскрыл блокнот и сообщил:

      — Команда челябинских охотников в составе тринадцати человек достигла в коллективной охоте следующих результатов. Всего добыто двадцать две утки. Лучшим стрелком команды является охотник Мухин, добывший пять штук.

      Челябинцы дружно зааплодировали. Петр Титович коснулся рукой краешка шляпы и поклонился.

      Все взоры обратились в сторону Савельича.

      — Команда свердловских охотников, — сообщил в свою очередь Савельич, — в составе четырнадцати человек, принимавших участие в коллективной охоте, достигла следующих результатов. По предварительным подсчетам добыто девятнадцать уток.

      На лицах челябинцев отразилось ликование. Свердловчане подавленно молчали.

      — Набузгали... — хихикнул Славка.

      — ...Окончательные данные, — продолжал Савельич, — будут сообщены ровно в девять часов по местному времени, то есть через десять минут.

      До нашего слуха донесся шум мотора, и мы догадались, в чем дело. Савельич ожидал Ивана Ильича.

      — Он с пустыми руками не приедет, — шепнул мне Борис Данилович.

      Еще через несколько секунд мотоцикл вынырнул из зарослей.

      — Это не он... Впрочем, кажется, он... Нет, не он... Нет, он... — гадал Борис Данилович.

      Мотоцикл въехал в расступившуюся толпу, и мы увидели Ивана Ильича, увешанного вокруг пояса утками.

      Толпа замерла, словно перед ней развернули полотно невиданной красоты.

      Иван Ильич взглянул на свои ручные часы и не спеша покинул мотоцикл.

      — Прошу зачесть, — обратился он к Савельичу.

      Иван Ильич позировал, как это он любил делать перед объективом фотоаппарата.

      — А ну, поворотись-ка, сынку, — просил его Савельич, пересчитывая добычу.

      Борис Данилович на некоторое время забыл дышать, затем с шумом втянул в себя воздух и закашлялся.

      — Я не сомневался... кхе... кхе... в том, что он... кхе, зря времени терять не будет, — захлебывался и кашлял Борис Данилович.

      На глаза его попался студент.

      — Ага, молодой человек, — злорадствовал старый охотник, — здорово вам набузгали...

      — Коньяк улыбнулся, — махнул рукой Славка.

      — Внимание! — обратился к толпе Савельич, поднимая руку. — Подвожу окончательные итоги. Команда свердловских охотников в составе четырнадцати человек добыла двадцать шесть уток. Лучшим охотником команды, добывшим семь уток, является...

      Иван Ильич не успел себя назвать. Свердловчане грянули «ура!» и бросились качать победителя. Долговязая фигура Ивана Ильича отделилась от земли и врезалась в воздушное пространство.

      Усатая физиономия нашего друга в этот момент выражала блаженство. Это был триумф спортивно-охотничьей артели «Пух и перо».

      Когда Иван Ильич опускался на мощные руки друзей-охотников, Борис Данилович совершал приседательное движение, крякал и смеялся от души.

      И когда взъерошенный и растрепанный Иван Ильич коснулся земли, его долго еще трясли и хлопали по плечу.

      — Ничего особенного, друзья. Ведь вы мне помогли. Сидел я на небольшом озерке. Вы здесь пугали, а утка валом шла ко мне. Спасибо, братцы... А секрет успеха могу сообщить. Для этого нужна одна простая и важная вещь, — отговаривался Иван Ильич.

      — Что именно? — хором спросили охотники.

      — Живинка в деле, друзья...