К началу учебного года я опоздал. Уже заканчивался первый семестр, когда я сел за парту. Меня определили в пятый класс. Я сразу попал в отстающие, что больно ударило меня по самолюбию. В первом же диктанте на белорусском языке я сделал около сотни ошибок. И не удивительно: мой отец, хотя и белорус по происхождению, учил ребятишек на русском языке, а до революции белорусская интеллигенция общалась на русском языке, не подозревая о наличии родного белорусского. Я стал жертвой этой неосведомленности и только здесь, в Копаткевичах, впервые ознакомился с творчеством белорусских народных поэтов Якуба Коласа и Янки Купалы. Недоразумения были с алгеброй, которую первое время я не понимал по причине пропуска начальных сведений.
Первое время я был объектом всеобщего внимания со стороны соучеников: «приехал из Польши»…
Я не скупясь, рассказывал, что в панской Польше живут помещики и капиталисты – враги трудящихся, что там есть жандармы, которые люто расправляются с революционерами и что порядки в Польше ничем не лучше порядков в бывшей царской России. Я обнадеживал своих слушателей: мировая революция сметет паразитов, будьте уверены!..
Понятно, у меня было много друзей.
Мне нравился одноклассник Феодосий Липский, парень в классе малозаметный, но интересный прежде всего нетерпимостью к несправедливости. Он всегда был на стороне слабых и решительно становился на их защиту, кто бы ни был обидчиком. В таких случаях тихоня взрывался, как фейерверк и тогда пощады не жди…
В нашем пятом учился парень из ближнего застенка – так называли небольшие поселки обелорусившейся польской шляхты, каких много в Белорусии. Обитателей этих поселков почему-то дразнили шершнями. Итак, шершень Тимоха по прозвищу Борец очень дорожил и гордился своим прозвищем. В нем он видел почтительное признание своего физического превосходства, а это лестно, черт побери…
Тимоха был действительно похож на горца в миниатюре – толстый, рослый не по годам, медлительный, самоуверенный. В науках не блистал, зато ревностно отстаивал свой приоритет в борьбе и кулачных боях. Он подходил к тому, с кем еще не выяснял отношений, и шмыгая носом говорил: «Давай поборемся, а?.. Отказ расценивался как признак трусости и уклонение от вызова померяться силами расценивалось как поражение, что вполне устраивало Тимоху. И недаром его боялись даже старшеклассники.
Однажды во время перерыва Тимоха не разбираясь кого-то ткнул своим кулачищем и тут же получил сдачу. «Борец», не успел оглядеться как получил серию жестких и доходчивых ударов. Он размахнулся, чтобы нанести сокрушительный удар по обидчику, но бездарно промазал. А тот, улучив удобный момент, повторил блестящую атаку…
Низвержение идола состоялось на глазах всего класса. Невольным свидетелем этого события оказался математик Порфирий Федорович Шиловский. Стоя около классной доски с классным журналом в руках, он дождался исхода поединка: Тимоха сидел на «камчатке» в углу и всхлипывал размазывая кровь по лицу, смешанную с соплями. Победитель, тоже «камчадал», сидел рядом как ни в чем не бывало. Атмосфера, однако, была накалена и драка могла возобновиться в любую секунду. Порфирий Федорович, как наш классный руководитель, обязан был не допустить этого. «Ипский, -сказал он, - я вас удаю из кваса»… Дело в том, что Порфирий Федорович не выговаривал некоторые буквы и подменял их другими.
Ему уже было за сорок. Был он несколько одутловат, плешив, заметно выпячивалось брюшко. Свою обожаемую молоденькую жену Лизу он называл Визой.
Математик иногда веселил нас, не только угрозами удалить из «кваса». Когда в классе становилось шумно, он отрывался от формул и вглядываясь в глубину класса, говорил, тыча в чью-то сторону указательным перстом: «Этот гад шумит. Цыбуйский, я вас удаю из кваса». В переводе это означало: «Этот ряд шумит. Цыбульский , я вас удалю из класса».
Я не помню, чтобы Порфирий Федорович кого-то выгонял из класса. Чтобы погасить конфликт, он ограничивался полумерой – пересадил Липского с «камчатки» на первую парту, прямо у стола учителя, рядом со мной. Так мы и просидели рядышком три учебных года, до самого выпуска.
В конце учебного года я оказался в тройке передовиков, имея повышенные оценки и по белорусскому языку, и по алгебре, чем немало удивлял и радовал моих родителей…
Дружба с Федосом Липским подогревалась общностью интересов: оба мы – заядлые рыболовы и вместе стали готовиться к весенне-летнему рыболовному сезону.
В нашем пятом было немало выдающихся личностей. Помимо одного «борца» - тяжеловеса и трех поэтов, вместе с нами учился парень из известной в местечке рыболовной семьи Маслюковых, Костя Маслюков. Этот белобрысый парнишка, пропахший табаком, старался казаться взрослым. Он здорово курил, ловко сплевывал сквозь зубы и выражался не хуже одесского биндюжника. Мы, конечно, с Федосом в сопоставлении с его рыболовным опытом - «мелочь пузатая», как говаривал Костя. Наверное, за исключением акул, он ловил всякую рыбу и мы с Федосом (хотя и дали скидку на вранье), относились к Костику с уважением так как кое-что в его рассказах походило на правду. По нашей просьбе он сводил нас к себе домой и показал нам весь рыболовный инвентарь, которым пользовались Маслюковы.
Мы были ошеломлены. Конечно, что можно прибавить к лескам из конского волоса, или к стальным рыболовным крючкам? Но нас удивил прежде всего порядок: удочки - загляденье , удилища ровные, аккуратно обработанные, проолифленные.
-Где такие березки растут, - задали мы отнюдь не праздный вопрос.
-В константиновском лесу, - простодушно ответил Костик. Найти березку для удилища не так сложно. Важно из нее сделать то, что надо.
Маслюковы особенными приемами выправляли малейшую кривизну, высушивали заготовку, прикрепив ее к стене дома с теневой стороны. Во время ужения удилище должно оставаться сухим, иначе оно потеряет форму.
Обычно шестики для жерлиц вырубают на месте лова, а у Маслюковых они так же, как обычные удилища, аккуратно обработаны, связаны отдельно и служат продолжительное время.
Это был для нас хороший урок. И верно: приятно ли держать в руках кривулю? Подготовка рыболова должна быть тщательной: надо уметь свить леску из конского волоса, умело связать коленца, надо уметь связывать порванную лесу, надо уметь привязать крючок…
Подготовку к рыболовному сезону мы решили начинать с удилищ. До ближайших березняков у совхоза Константиновский около пяти километров. Как только растаял снег, мы отправились в лес за удилищами. А там разбежались глаза. Нарубили столько, сколько мог утащить каждый из нас.
И надо же такому случиться: по дороге домой нас встретил лесник, возвращавшийся из местечка на своей таратайке.
Кто такие? Фамилии? – потребовал лесник.
Федос ответил не задумываясь: Я Добчинский, а он – кивнул он в мою сторону – Бобчинский. Мы – рыболовы, дяденька. Березки нам нужны для удилищ.
-Та-ак… - растянул лесник – фамилии ваши мне что-то кажется знакомы. Не вас ли городничий пачкунами назвал? По заслугам.
-Нет это относится не к нам…
-А к кому же?
-К Добчинскому и Бобчинскому, - под общий смех заявил Федос.
-Ладно, ребята, вполне миролюбиво говорил лесник. - поиграли и хватит. Вы не Добчинский и не Бобчинский, а я не лесник, а главный агроном совхоза. Желаю здравствовать.
Когда таратайка удалилась, Федос с чувством произнес: - Приятно было поговорить с образованным человеком, но в следующий раз мы пойдем другой дорогой, чтобы избежать подобных встреч.
Целую неделю мы с Федосом шкурили, строгали, выправляли. Как ни старались, наши изделия по внешнему виду уступали маслюковским. Мы вили коленца из конского волоса, из которых связывали лески разной прочности: для ловли мелочи – из четырех волосков. Для ловли язя и крупного окуня – из шести. Для ловли щук вили прочные шнуры из обыкновенных швейных ниток. Словом, к весне у нас было все необходимое, кроме главного плавсредств.
На главную Оглавление Читать дальше