В канун открытия весеннего охотничьего сезона тракт от Свердловска к Челябинску напоминает большую прифронтовую дорогу.

      Мчатся мотоциклы, раздирая лесную тишину страшным треском, словно вдруг заработала на полную огневую мощь рота автоматчиков. Одна за другой проносятся комфортабельные легковые машины, блистая стеклами и оповещая о себе мелодичными сигналами. Идут грузовые машины, нагруженные резиновыми, деревянными и металлическими лодками, чучелами, подсадными утками и охотниками.

      Всюду я вижу друзей-охотников, единых в своем стремлении на юг, на Челябинские озера.

      Сколько в этот апрельский вечер не состоится свиданий! Сколько солидных и почтенных граждан, прописанных в благоустроенных квартирах, трясется сейчас по ухабистым дорогам, предпочитая ночлег под звездами уральскими!

      …Вот мчится грузовик. К борту его тщательно привязана лодка. На скамьях разместилось до десятка охотников. Пожилой, видавший виды охотник, оседлав корму лодки у кабины, дирижирует шомполом, вся компания с увлечением поет «Вечер на рейде».

      Возможно, охотничье хозяйство не потерпит урона. Пожилой охотник убьет растяпу-чирка, а остальные компаньоны не будут намного счастливее. Но не в этом дело. Дело в том, что все сейчас испытывают подъем духа, у всех прекрасное настроение.

      — Каково!..— раздался возле меня знакомый бас.

      Бас принадлежал моему верному другу Ивану Ильичу. Он провожал грузовик восторженным взглядом.

      — Каково! — повторил Иван Ильич.— Добрые люди открывают весенний охотничий сезон, а старые охотники изменяют традициям — плесневеют у домашних очагов.

      Осуждающие слова друга прозвучали для меня призывом. В самом деле, что это за охотник, который намерен нежиться на перине в ночь накануне открытия охотничьего сезона?..

      Иван Ильич стоял предо мною в полной охотничьей форме. Долговязая фигура его выглядела внушительно. На журавлиных ногах, плотно обтянутых линялыми брезентовыми брюками, болтались резиновые ботфорты. Зеленую кургузую фуфайку стягивал патронташ, с которого свисали манки и всевозможные свистульки. Заостренное энергичное лицо с резко очерченным подбородком, с торчащими вперед гусарскими усиками, живые светлые глаза могли принадлежать только энтузиасту. Бдительность — вот полновесное слово, характеризующее Ивана Ильича до последней мелочи. Устремленные вперед усы его, казалось, выполняли то же назначение, что усы жука - дровосека: осязать, обонять и слушать.

      Фельдшер Иван Ильич пользовался в нашем городе всеобщим уважением. Никто, не умел с двух слов расположить к себе человека, как это умел делать Иван Ильич. Никто не  умел так быстро знакомиться с людьми, как это делал Иван Ильич. Для него окружающий мир был полон хорошими знакомыми и доброжелателями. Если бы вы прошлись с Иваном Ильичом по улицам нашего города, то в этом смогли бы легко убедиться.

      — Здравствуйте, Иван Ильич... Привет Ивану Ильичу... Мое почтение, Иван Ильич.... Здравия желаю, Иван Ильич...— слышали бы вы со всех сторон, будто Иван Ильич заполнял собой всю улицу.

      Это был человек, неутомимо любознательный и в общениях с людьми, и в сложной медицинской науке, которой посвятил себя, Иван Ильич не кончал медицинской академии, зато он учился всю свою жизнь. И нередко фельдшер работал наравне со своими учеными коллегами, исполняя обязанности дипломированного врача.

      Если вы хотите услышать у охотничьего костра интересную историю или веселую охотничью побрехушку, то там обязательно должен быть Иван Ильич, прекрасный рассказчик и балагур.

      Через полчаса, оба в полной боевой готовности, мы переступили порог маленького благоустроенного домика нашего друга и неизменного спутника Бориса Даниловича.

      Борис Данилович после сытного обеда почивал на диване под лосиными рогами. Беспечный вид нашего компаньона на фоне домашнего уюта вызывал справедливое возмущение.

      — Лежебока! — в один голос закричали мы. — Разве можно... Накануне открытия охотничьего сезона!..

      Заскрипели подтяжки, и Борис Данилович, обычно отличавшийся грузностью и малоподвижностью, соскочил с дивана, как гуттаперчевый мальчик.

      — Никуда он не поедет...— услышали мы строгий голос Пелагеи Васильевны, подруги жизни нашего компаньона. — У Бориса Даниловича насморк...

      — Э, Пелагея Васильевна...— возразил Иван Ильич. — Как представитель медицины я могу вас заверить, что такого рода заболеваниям подвергаются главным образом лица комнатного образа жизни. Им открытая форточка опаснее атомной бомбы...— и Иван Ильич стал приводить испытанные примеры, как фронтовая жизнь, полная лишений, излечивала запущенные недуги.

      Борис Данилович, как и надлежит хорошему бухгалтеру,— мужчина весьма представительной наружности. За последние годы он заметно увеличился в объеме и приобрел кубическую форму, от чего как будто стал еще ниже ростом, едва достигая половины высоты Ивана Ильича. Выражение лица Бориса Даниловича подкупало своим добродушием. Под опущенными вниз рыжими усами таилась дружелюбная улыбка. Широкий бугристый нос вполне соответствовал округлому лицу и небольшим глазам. Однако следует оговориться. Если бы вы взглянули на Бориса Даниловича в конце охотничьего сезона, то сказали бы, что это не Борис Данилович, или вы сказали бы, что это тот самый Борис Данилович, которого вы встречали много лет назад в должности начфина энской части действующей армии, когда плечи его украшались интендантскими погонами с четырьмя звездочками. После охотничьего сезона Борис Данилович резко сокращался в диаметре, стягивал ремень на пять дырок, ходил пружинящей походкой бодрого человека и отличался свежестью лица.

      Между тем Пелагея Васильевна, оказывая слабое сопротивление наступательным действиям Ивана Ильича, набивала объемистый рюкзак мужа всевозможной снедью.

      Борис Данилович в тяжелых болотных сапогах, в плотном стеженом обмундировании, с огромным рюкзаком за плечами, вооруженный ружьем двенадцатого калибра, стал подобен движущейся крепости, снабженной провиантом и дальнобойной артиллерией.

      ...Нас охватывает и несет, как на крыльях, опьяняющий весенний воздух. Иван Ильич запевает сочиненный нами охотничий марш:

      Дождливым вечером, вечером, вечером

      Друзьям-охотникам на тяге делать нечего.

      Мы соберемся за столом,

      Поговорим о том, о сем

      И нашу песенку любимую споем...

      Тут мы с Борисом Даниловичем подхватываем припев:

      Пора на охоту,

      В дорогу дальнюю, дальнюю, дальнюю

      идем...

      Ведь мы — не пилоты,

      Мы мимо строгих жен, как зайцы,

      прошмыгнем.

      Иван Ильич становится па обочину тракта и поднимает руку. Вид у него решительный. Брякнув бочками, возле нас останавливается первая же грузовая машина, и через минуту мы устремляемся в лесостепь. Мы едем туда, где, по словам Ивана Ильича, в березовых колках обитают тучи тетеревов, а в небольших речках беспечно плещется уймища уток.

      Часа через полтора, изрядно помятые, но бодрые духом, мы покинули машину. По словам Ивана Ильича, оставалось пройти пешком десятка полтора километров. А что такое полтора десятка километров для охотников, если есть шансы попасть в край непуганых птиц?..

      Хлопали ботфорты, вился дымок за качающейся фигурой Ивана Ильича, и зовущая рука его указывала в сторону очередного пригорка, будто за ним были сложены в штабели ощипанные и выпотрошенные тетерева и селезни. А впереди вырисовывался очередной пригорок...

      Это был не марш, а спортивно-охотничий пробег.

      Отягощенный грузом Борис Данилович стал отставать. Видно было, что старик выбивался из сил, тщетно стараясь набрать предложенную Иваном Ильичом скорость. Дистанция между нами и Борисом Даниловичем постепенно увеличивалась.

      Только когда солнце коснулось зубчатой каймы леса, Иван Ильич стал замедлять движение. Он часто останавливался и изображал нечто похожее на стойку. Вся фигура его выражала напряженное внимание.

      Где-то далеко гудел трактор. Слышался отдаленный лай собак. Среди вечерних шумов мы тщетно пытались уловить звуки тетеревиного тока.

      Впереди открывалась широкая пойма реки, поросшая кустарником. За поймой темнела стена хвойного леса.

      Договорившись о месте ночлега, мы разошлись для разведки.

      Борис Данилович, по-видимому, никуда не ходил. Когда я возвратился к условленному месту, он сидел, протянув к костру ноги в красных шерстяных носках, тяжело сопел и неподвижно смотрел на весело пылающий костер.

      Сопение — верный признак мрачного настроения Бориса Даниловича. Изменить настроение могла только охотничья удача. У меня нечем было порадовать старика. Поплутав по прибрежным зарослям и обойдя несколько березовых колков, я не обнаружил ничего, что могло бы вселить надежду на удачную утреннюю охоту. Поражала удивительная тишина в здешних местах, будто вовсе не было здесь ни тетеревов, ни уток. Признаться, в душе моей появился холодок разочарования...

      Не обменявшись ни словом с Борисом Даниловичем, я занялся хозяйственными делами. Прежде всего, пришлось пополнить запас дров, а потом позаботиться о подстилке. Кстати, я приметил неподалеку старое, остожье, где можно было набрать охапку полусгнившего и полусухого сена.

      Вернувшись от остожья, я застал Бориса Даниловича все в той же позе. Ивана Ильича еще не было. Между тем наступила ночь. В небе не блестело ни звездочки. Вокруг костра белели стволы берез, а дальше простиралась непроглядная тьма.

      — Мир на стану! — провозгласил Иван Ильич, появившийся из кромешной темноты. Мы встретили его угрюмым молчанием.

      — Ток  нашел, — торжественно доложил Иван Ильич, размахивая серповидным пером из тетеревиного хвоста.

      Борис Данилович втянул в себя воздух и поперхнулся едким дымом от костра. Новость оживила и расшевелила нас.

      — Много токует? — спросил Борис Данилович, вздрагивая от приступов кашля.

      — Десятка три, а может быть, и больше... Токовище вытоптано, как танцплощадка.

      — Токовали?

      — Ток не состоялся. Согнал несколько птиц и там обнаружил ток. Масса пера и прочее... Построил шалаш для Бориса Даниловича.

      — Что вы, Иван Ильич, — смутился Борис Данилович, — это ваше открытие, а не мое. Я сам должен заботиться...

      — Ни в коем случае, Борис Данилович. Если я повел вас в эти края, так вы, в некотором роде, мой гость.

      — Ну, если так, то возражать не приходится, — согласился старик, заметно повеселев.

      Наступил торжественный час ужина. Раскрылись сокровенные тайны наших рюкзаков. Металлический стаканчик пошел но кругу. Борис Данилович хитрил, стараясь подложить нам побольше закуски из своих запасов с целью сокращения веса рюкзака.

      — Отведайте ветчинки собственного производства... Кушайте шаньги... Попробуйте осетринки... Берите мой хлеб, он свежее...

      Мы воздали должное кулинарному искусству Пелагеи Васильевны, не скупясь на похвалы в ее адрес.

      Борис Данилович был польщен.

      — Охотничьих жен, друзья, — сказал он, — надо воспитывать в духе уважения к увлечениям мужей. Надо, чтобы жена стала болельщиком, что, например, в массовом масштабе наблюдается на трибунах стадиона во время игры в футбол. А ведь футбол, в сущности, — пустое занятие по сравнению с охотой. Разве можно сравнить гол с жареным глухарем с брусникой или с рябчиком в каше?

      Никто из нас футболом не увлекался, поэтому суждения Бориса Даниловича вызвали с нашей стороны сочувствие.

      — Однако, друзья, — продолжал он, — несмотря на явные преимущества охоты, жены не выражают особого восторга по поводу наших охотничьих похождений.

      — Семейный устав наш брат не выполняет, что и говорить, — сокрушенно вздохнул Иван Ильич.

      — Какой уж тут устав?..— махнул рукой Борис Данилович.

      — Вот в прежние времена, когда охота являлась главным источником существования человека, жены не устраивали сцен мужьям, — заметил Иван Ильич, любивший блуждать мыслями в исторических потемках.

      — Неужели вы думаете, что ваша пра-пра-прабабушка исполняла благодарственный танец богам, когда муженек возвращался без добычи? — возразил Борис Данилович.

      Резкий порыв холодного ветра прервал беседу.

      — Так вот в чем дело... Вечернего тока не было по простой причине: погода меняется...— проговорил Иван Ильич.

      — Чувствую нытье в пояснице, — возвестил Борис Данилович, который всегда отличался недюжинными синоптическими способностями.

      Охотничий чай из заваренных побегов черной смородины предрасполагал к приятному отдыху. Согретые изнутри, мы стали дремать. Но ожидаемый сон не приходил. Если от костра согревалась грудь, то спину прохватывал холод, и наоборот. Каждые десять минут приходилось менять положение на сто восемьдесят градусов. Нос Бориса Даниловича приобрел чернильно-фиолетовый цвет. Шея Ивана Ильича сократилась наполовину. Иван Ильич, отличавшийся морозоустойчивостью, все же умудрился уснуть, придвинувшись спиной к костру.

      — Пожар!.. Горим!..— закричал бодрствующий Борис Данилович.

      Я понял, в чем дело, с некоторым запозданием, увидев дымящиеся брюки Ивана Ильича.

      Борис Данилович, чьей находчивости мы должны воздать должное, обильно поливал погорельца остатками смородинового чая.

      Происшествие взбудоражило всех. Сонливость улетучилась. К тому же снег усиливался. Мокрые хлопья медленно опускались на землю и моментально таяли. Мы нахохлились, как линные гусаки.

      — Дело дрянь...— молвил Иван Ильич. — Сидит тетерев в кочках и чувствует себя не лучше нашего.

      — Переключимся на селезней, — внес предложение Борис Данилович. — Где им сейчас быть, как не на малых речках?.. Озера еще не вскрылись... Селезень очень хорош в рисовой каше...— и Борис Данилович даже причмокнул от удовольствия.

      — Н-да... Неплохо бы снять по парочке кряковых селезней, — мечтал вслух Иван Ильич.

      Все пришли к одному мнению: с рассветом двигаться на речку.

      Отправились в путь, полные надежд на успех. Бесшумно, как кошки, подошли к речушке и пошли вниз по течению. Шесть стволов были готовы изрыгнуть огонь и свинец.

      — Огонь! — скомандовал центр нападения Иван Ильич.

      Раздался нестройный залп, и под этот салют красавец селезень, приветственно взмахнув крыльями, скрылся в зарослях.

      — Далековато, черт возьми... — сокрушенно молвил Иван Ильич.

      В следующий миг послышался всплеск. Борис Данилович, засмотревшись на селезня, оступился и ухнул в «окно», промытое родником.

      Если нам не везло на охоте, то неудачи больше всех преследовали Бориса Даниловича. Так случилось и на этот раз. Старик беспомощно барахтался, погружаясь все глубже в страшное «окно». Сапоги его уже скрылись в мутной жиже, издававшей отвратительный запах.

      Стоило больших трудов без подъемных механизмов извлечь Бориса Даниловича из трясины. Мокрого и скользкого, как налим, его доставили на сухой берег. Из сапог пострадавшего вылили по ушату ржавой воды. Разложили костер. От «утопленника» повалил пар, как от гейзера.

      Более трех часов мы с Иваном Ильичом обследовали речку и убедились, что селезень присутствовал здесь в единственном числе. Надежды на успех рушились. Погода ухудшалась. Свирепствовала настоящая пурга.

      Когда мы с Иваном Ильичом возвратились, от Бориса Даниловича все еще валил пар.

      — С-сверните с-собачью ножку... П-папиросы замокли... — попросил несчастный.

      Пришлось затратить еще несколько часов на просушивание. О продолжении охоты не могло быть и речи. Двинулись напрямик через поля с расчетом в сумерках выйти к тракту.

      Почва превратилась в сплошное месиво грязи. На охотничью обувь налипло по центнеру лишнего груза. Ноги выдергивались из вязнувших сапог.

      Борис Данилович имел вид обреченного человека. Он шел, не обращая внимания на окружающий мир, в котором, впрочем, ничего интересного не было. Иван Ильич, наоборот, сохранял бодрость духа. Энтузиаст успевал рассказывать анекдоты и поминутно обследовать лужи и колки в поисках дичи.

      Шли поистине с черепашьей скоростью. Борис Давидович старался использовать любой предлог для отдыха. На привалах он, кряхтя, переобувался, долго курил и с тоской вглядывался в промозглые дали, словно примеривался к пространству, которое еще следовало преодолеть.

      Ночь застала нас среди океана грязи. Шли на ощупь, как в подземелье.

      — Ого-го-го! — кричал идущий впереди Иван Ильич.

      — Ого-го! — отзывался замыкающий Борис Данилович.

      Именно в такие минуты в голову приходят мысли о несоответствии затраченной энергии результатам трудов. Но чаще всего сомнения беспокоят людей, не понимающих, что такое охота. Мы, охотники, рассматриваем собственные неудачи в общей сумме с удачами. «Охотника девятая заря кормит», — любил говорить наш энтузиаст. С медицинской же точки зрения одинаково полезны удачи и неудачи: и то и другое отвлекает значительную часть человечества от теплично-парникового образа жизни.

      — Ого-го-го! — крикнул Иван Ильич, голос которого прозвучал внушительно даже в сложных метеорологических условиях. Ответа не последовало. Ветер свистел в ушах, таяли снежинки на разгоряченных лицах. Шлепанья тяжелых сапог нашего компаньона не было слышно... Борис Данилович потерялся. Если бы старик не вздумал закурить, нам не удалось бы его разыскать до рассвета.

      Борис Данилович сидел на кочке, пребывая в состоянии апатии.

      — Не ждите меня... Я очень медленно иду... — произнес он дрожащим голосом.

      Эти слова вызвали у нас возмущение. Иван Ильич обвинил Бориса Даниловича в малодушии. Почти силой отняли мы у него ружье и рюкзак. Иван Ильич, взвалив на плечи второй рюкзак, превратился из одногорбого верблюда в двугорбого. Мне досталось ружье.

      У полевого стана устроили привал.

      — Какой из меня охотник? — жаловался старик. — В отставку пора... Мемуары писать...

      — Мы еще поохотимся, Борис Данилович, — утешал его Иван Ильич. — Вот соберем деньжат и купим машину.

      Борис Данилович безнадежно махнул рукой:

      — Не знаю, что случится раньше: будет издан литературный труд, к которому я еще не приступал, или вы приобретете машину...

      — Неизвестно, — сказал Иван Ильич, — как у вас, Борис Данилович, пойдет дело с мемуарами, но для приобретения машины я кое-что предпринимаю. На моей сберкнижке лежит кругленькая сумма... пятьдесят рублей, не считая процентов.

      Все трое мы дружно рассмеялись. Борис Данилович хитровато прищурился:

      — Могу сообщить, что мой литературный капитал выглядит солиднее сбережений Ивана Ильича. У меня есть идея. Хорошая идея для писателя — начало удачи.

      — О чем же вы думаете писать, Борис Данилович? — поинтересовался я.

      — Конечно, об охоте. Сорок лет общения с тайгой не должны пройти даром...

      Мы единодушно одобрили замысел старого охотника. Иван Ильич по обыкновению пустился в пространные суждения:

      — Что ж... Пожелаем вам, Борис Данилович, ни пуха ни пера. Но я должен вас предупредить, что тема охоты не новая тема. Тысячи людей под настроение тянутся к перу, не подозревая всей ответственности труда писателя. Пишут многие и часто неудачно. Пишут о природе, но не могут написать лучше уже сказанного другими, описывают процесс охоты — получается надоедливо и однообразно. Наверное, хорошим писателям некогда охотиться, а хорошим охотникам некогда писать.

      — Значит, по-вашему, не следует браться за непосильный труд? — глухо проговорил Борис Данилович.

      — Нет, что вы... — спохватился Иван Ильич. — Я думаю по Маяковскому: «больше хороших и разных», но хочется, чтобы вы с первой строки взяли правильное направление. Показывайте душу человека — это самое верное. Предела же мастерства не существует. Появится новый Куинджи и еще лучше напишет «Березовую рощу»...

      — А какого вы будете мнения, — перебил я Ивана Ильича, — если в этой березовой роще не окажется ни одного тетерева или зайца?

      — Ну уж... и вопросы вы ставите, — развел руками Борис Данилович.

      — Вполне законный вопрос, — возразил Иван Ильич. — Ныне вопросы охоты и охраны природных богатств неотделимы. Современный хищник, истребляющий дичь не выходя из машины, это не чеховский мужичонко, убивший скворца в дань животному инстинкту...

      — Об этом пишут, говорят... — напомнил Борис Данилович.

      — Я тоже об этом говорю,— усмехнулся Иван Ильич, — но это слышите только вы, мои друзья. Поднимите же могучий голос над бандами охотничьих рвачей и выжиг. Тогда я благословлю ваш литературный труд...

      Мы шли дальше.

      Казалось, не существует других звуков, кроме плеска и чавканья сапог, свиста ветра в ушах. Казалось, что океан грязи никогда не окончится и никогда не будет тепла. Где же огни? Впереди—бескрайний мрак. Я думал, что только мужественные люди, привычные к любым невзгодам, могут в такой гнетущей обстановке хранить душевную теплоту.

      ...В час ночи мы сидели на скользких бревнах у тракта. Деревня спала крепким сном

      труженика.

      — Машин до утра не будет. В дом в такую пору не сунешься... — оценивал обстановку Иван Ильич, попыхивая трубкой.

      — Совесть надо иметь...— мрачно промолвил Борис Данилович. — Люди спят, да и кому интересно отскребаться от грязи после нас?..

      — Ах, как хорошо бы сейчас погрузиться в чистые простыни и отдохнуть в тепле...

      В такие минуты человек способен достойно оценить прелести домашнего уюта. Борису Даниловичу ворчня Пелагеи Васильевны показалась бы приятнее трелей соловья. Но увы! Мы сидели не на завалинке благоустроенного домика Бориса Даниловича, а на ослизлых бревнах и слушали не голос Пелагеи Васильевны, а свист жестокого ветра, ворвавшегося с широкой околицы в переулки спящей деревушки.

      — Не поинтересоваться ли нам банями? — прервал наши размышления Иван Ильич.

      — То есть в каком смысле? — не понял Борис Данилович.

      — Ночлег в бане... Это до некоторой степени романтично, черт возьми... Ведь бани топятся обычно по субботам. За сутки они не могли окончательно выстыть.

      Эта идея привела нас в восторг. Спотыкаясь в бороздах, протискиваясь в щели заборов, переваливаясь через прясла, мы разыскивали теплую баню. Черт издревле славится помощником в темных делах, поэтому он был упомянут множество раз, пока мы не очутились возле приземистого, маленького строения.

      Легко скрипнула дверь. Это Иван Ильич проник внутрь сооружения.

      Через минуту до нашего слуха донеслось гусиное гоготанье, куриный крик, хлопанье крыльев, стук от падения чего-то тяжелого

      — Откройте дверь, да осторожнее... Чтобы  не разлетались. Здесь курятник... — услышали мы сдавленный голос Ивана Ильича.

      В полуоткрытую дверь вылетела со страшным криком курица, а за ней выскочил Иван Ильич.

      Борис Данилович совершил бросок, достойный лучшего вратаря, и накрыл своим массивным телом истерическую курицу. Общими усилиями ее водворили на место и захлопнули дверь.

      — Уф-ф... Выпачкался в какой-то дряни...

      На гуся наступил... — жаловался Иван Ильич. — Рекомендую не задерживаться, чтобы не попасть в переделку...

      Следуя благоразумному совету, мы перемахнули через десяток изгородей и, наконец, облегченно вздохнули. Иван Ильич дал сигнал остановки. Невдалеке темнело строение, напоминающее баню.

      — Баня... ей-ей... — уверял Иван Ильич.

      — А если курятник? — сомневался Борис Данилович. — Я чувствую запах курятника...

      — Это от меня пахнет курятником, — рассеял сомнения Иван Ильич.

      Строение действительно оказалось баней. В открытую дверь на нас пахнуло запахом пареных веников.

      Это было удивительно несовершенное сооружение, называемое «баней по-черному». Полок мог вместить одного Бориса Даниловича. К счастью, мы обнаружили скамью и оказалось возможным единственное сочетание: нам с Иваном Ильичом — полок, Борису Даниловичу — скамья.

      Иван Ильич изогнулся, как вопросительный знак, и мне пришлось повторить изгибы его тела, чтобы вместиться рядом.

      Нас разбудил бледный утренний свет, проникший в крохотное окошко баньки.

      Борис Данилович уже не спал. Он совершал утреннюю физзарядку. «Комплекс» зарядки состоял из нескольких приседаний в положении «руки на бедрах, пятки вместе, носки врозь». В этот момент Борис Данилович напоминал подгулявшего запорожского куренного атамана, пытающегося исполнить гопака.

      Иван Ильич подкрутил свои черные усы и приобрел вид хорошо отдохнувшего человека.

      ...Мы шли по тракту, посреди широкой улицы.

      Если вы, встречный прохожий, заметили на наших лицах задумчивость, то это вовсе не потому, что нас ошеломили неудачи.

      Ничего подобного.

      Борис Данилович думал о мерах сокращения штатно-управленческих расходов в своей артели.

      Иван Ильич обдумывая вопрос о пользе охотничьих походов для воспитания выносливости, бодрости, настойчивости. Вот если бы вовлечь в этот спорт всех гипертоников, нервнобольных, всех страдающих одышками, ожирением, хандрой и прочими недугами, то часть врачей можно было бы переквалифицировать в охотоведов.

      — Всем неудачникам хвала и слава! — провозглашаю я слова Эдуарда Багрицкого.

      И вдруг из-за поворота вынырнул знакомый грузовик. Шофер резко затормозил, изрядно тряхнув спящих вповалку друзей-охотников. Дверца кабины открылась и оттуда выглянул тот самый почтенный охотник, который позавчера так искусно дирижировал шомполом:

      — Садитесь... Милости прошу. Собираем друзей-неудачников. Из чувства солидарности...

      Мы с трудом устроились среди многочисленных ног, обутых в болотные сапоги.

      Рассеивался туман. Поднималось солнце над серой полосой леса, предвещая погожий весенний день. Мы обдумывали планы очередных охотничьих походов. Будущее представлялось таким же заманчивым и интересным, каким позавчера рисовался этот неудачный охотничий поход.