Считается особым шиком пройти по всему городу с добычей на виду, когда глухарь, привязанный возле шеи охотника, лежит на его спине. Конечно, удобнее нести птицу в рюкзаке, но устоять от соблазна пройтись с такой внушительной добычей на глазах у честного народа не может даже самый скромный из нашего брата. Тот, кто живет возле тракта, в течение всего весеннего охотничьего сезона видит усталых охотников, отягощенных добычей.

      «Но позвольте! — скажете вы. — Что ни охотник проходит мимо окон, то с глухарем... А где же неудачники, которых бывает больше, чем счастливчиков?»

      Охотничьи тропы, друзья, лежат за огородами, между банями, извиваются вдоль ручейка, берега которого густо поросли ольшаником.

      Там легко проскочить с тощим рюкзаком за плечами вдали от любопытных глаз.

      Но вы не думайте, что одни всегда ходят трактом, а другие — задами. Охотничье счастье, как говорил Иван Ильич, изменчиво.

      На этот раз нам здорово повезло. В таких случаях мой компаньон стремился фотографироваться. Обвешанные трофеями, мы по очереди позировали, по очереди щелкали затвором фотоаппарата. Потом мы позировали оба, а Иван Ильич дергал за ниточку, привязанную к затвору.

      Стремление Ивана Ильича создавать фотодокументы вполне обосновано. Нашему брату-охотнику не особенно верят. Что и говорить, любят некоторые граждане преувеличивать. А здесь все на виду, без очковтирательства. Если интересуетесь, можете взглянуть в наши фотоальбомы. Мы их охотно показываем даже тем, кто не умеет отличить тетерева от вороны. Не следует обращать внимание на полное сходство дичи на наших индивидуальных фотографиях. Дело в том, что мы по рассеянности забыли ее разделить...

      Наше возвращение с охоты было настоящим триумфальным шествием. Шли мы, конечно, трактом, а не задами. Из рюкзака Ивана Ильича торчали два глухариных хвоста, из моего — один. Зато на дне моего рюкзака лежали кряковый селезень и тетерев. Мы единодушно решили зайти к Борису Даниловичу и посочувствовать ему. Бедняга все еще болел гриппом после прошлого неудачного похода.

      Нас приветливо встретил добродушный ожиревший пес Бориса Даниловича, носивший странное имя — Самсоныч.

      Самсоныч с удовольствием обнюхал старых знакомых и одобрительно помахал пушистым хвостом.

      В кухне жаром дышала русская печь. Пелагея Васильевна, раскрасневшаяся и оживленная, вершила очередные кулинарные чудеса. На нас пахнуло таким аппетитным запахом, что мы почувствовали обильное слюнотечение.

      — Ах, это вы... Заходите, заходите. Борис Данилович ожидает с нетерпением... Да у вас полные мешки дичи... Боря! Боря!... Иди сюда!... — суетилась Пелагея Васильевна, словно глухари и тетерева могли выпорхнуть из мешков и улететь, пока Борис Данилович выйдет из своего кабинета.

      — Как поживает больной?— спросил Иван Ильич. — Не замучили ли вы нашего компаньона, Пелагея Васильевна, заботливым уходом своим?..

      — Спасибо, Иван Ильич. Дело идет на поправку. Но разве он полежит спокойно? Всю бухгалтерию из промартели сюда перетащил. День и ночь костяшками стучит да арифмометр крутит, каркуляции свои разводит...

      — Не «каркуляции», а калькуляции, — услышали мы голос Бориса Даниловича.

      — Сам виноват,— оправдывалась Пелагея Васильевна. — Жена бухгалтера должна техминимум пройти по специальности мужа.

      — Ничего, Пелагея Васильевна. Пусть попробует Борис Данилович испечь такие шаньги, — сказал Иван Ильич, задерживая взгляд на миске с готовыми изделиями.

      — Ах, какая я недогадливая... Вы же проголодались. Отведайте шанежек. Кушайте на здоровье... — говорила добрая женщина, устанавливая миску с шаньгами перед нами.

      — Ого, друзья! — воскликнул Борис Данилович, исследуя содержимое наших мешков. — Хорошо поохотились. Знатная добыча.

      — Проклятый грипп, — жаловался он. — Впрочем, я уже чувствую себя здоровым, но, понимаете, режим...

      — Какой здоровяк нашелся, — перебила его «лечащий врач» Пелагея Васильевна. — А про осложнения ты забыл? А кто потел ночью? А кто жаловался на насморк?

      Напрасно уверял Борис Данилович, что никакого насморка уже нет, что гриппа и вовсе не было, а была пустяшная простуда. Напрасно Иван Ильич пытался защитить Бориса Даниловича, прибегая к авторитету научной мысли. Пелагея Васильевна осталась при своем мнении, считая Бориса Даниловича опасно больным, да еще под угрозой самых тяжелых осложнений.

      — А скажите, уважаемая Пелагея Васильевна, известен ли вам секрет приготовления глухаря с брусникой? — спросил Иван Ильин, переводя разговор в другое русло.

      — Какой же здесь секрет? — удивилась Пелагея Васильевна. — Брусника у меня есть. Только глухаря нет...

      — Глухарь будет, — уверенно сказал Борис Данилович.

      — Глухарь есть! — воскликнул Иван Ильич  и положил к ногам Пелагеи Васильевны матерого глухаря.

      — Ой, что вы? — приятно изумилась женщина.

      — Ни в коем случае, — энергично запротестовал Борис Данилович. — Если в доме есть охотник, то это совершенно недопустимо...

      — Вы, Борис Данилович, вероятно, не хотите видеть в своем доме меня вместе с Анной Трофимовной по поводу апробации глухаря с брусникой, — притворно обиделся Иван Ильич.

      — В таком случае я обезоружен и приношу свои извинения, — улыбнулся Борис Данилович. — Я уступаю.

      — Не думаете ли вы, друзья, что мы с Валентиной Николаевной равнодушны к глухарю с брусникой и чуждаемся приятной компании? — вмешался в разговор я, прилагая к глухарю селезня.

      Все были в восторге, особенно главный виновник предстоящего торжества Иван Ильич.

      Здесь настроение читателя мы несколько омрачим событием, потрясшим всех нас до глубины души.

      Проводив друзей, Борис Данилович принялся ожесточенно стучать костяшками счетов, что являлось явным признаком раздражения.

      Гремя ухватами, Пелагея Васильевна не замечала перемен в настроении мужа.

      Дело выяснилось, когда Борис Данилович обедал. Аппетит совершенно покинул его. Он с трудом проглотил несколько ложек украинского борща, ткнул вилкой в шаньгу и поднялся из-за стола.

      — Вот видишь, Боря, — заметила встревоженная Пелагея Васильевна. — Ты болен и поэтому у тебя нет аппетита...

      — Угу...— буркнул Борис Данилович и погрузился в мрачные думы, оставшиеся неизвестными для друзей-охотников.

      Вечером больной лег спать значительно раньше обычного, расположившись на диване  под лосиными рогами.

      «Опять недомогает», — подумала Пелагея Васильевна. Она не решалась тревожить Бориса Даниловича для принятия чаю с малиновым вареньем, так как Борис Данилович быстро уснул и издавал носом целую гамму свистящих и шипящих звуков.

      Хозяйственная женщина, справившись с делами, уснула крепким сном хорошо поработавшего человека. Не слышала Пелагея Васильевна, как около двенадцати часов ночи храп прекратился, затем слегка заскрипели пружины дивана, и Борис Данилович бесшумно вскочил на ноги.

      В полной темноте, поминутно прислушиваясь, Борис Данилович собрал охотничьи доспехи, оделся и выскользнул через веранду в садик.

      В будке беспечно спал верный пес Самсоныч, которому по закону участвовать в весенней охоте категорически воспрещалось.

      Борис Данилович очутился в полной темноте. Его охватило весенней прохладой и сыростью. Мужественное сердце старого охотника слегка дрогнуло. Но он не попятился, не проявил малодушия, а, наоборот, двинулся вперед.

      Перемахнув через пару изгородей, беглец вытер холодный пот и отдышался.

      Глянул на небеса Борис Данилович и не увидел луны на положенном месте. «Не украл же ее черт», — подумал он, вспоминая фантастическое происшествие, очевидцем которого оказался гоголевский кузнец.

      Разная чертовщина, о которой довелось читать в детстве, мерещилась ему на каждом шагу. Кусты в ночном мраке принимали причудливые очертания и, казалось, шевелились. Старик понимал, что все эти «чудовища» — плод болезненной фантазии, остаточные явления после гриппа и более ничего, но, понимая это, он снова видел впереди смутные очертания чудищ.

      Борис Данилович пробовал читать про себя стихи, которые когда-то учил в детстве, стараясь попасть в такт движению: «А он, мятежный, ищет бури... Как будто в буре есть покой...»

      Лермонтов уступил место популярной фронтовой песенке:

      Темная ночь.

      Только пули свистят по степи,

      Только ветер гудит в проводах,

      Тускло звезды мерцают...

      Спотыкаясь о кочки и пни, цепляясь за кусты и валежник, Борис Данилович углублялся дальше и дальше в лес.

      Из-за облаков изредка показывалась луна, и тогда Борис Данилович продвигался уверенно и быстро. При лунном свете он легко узнавал знакомые места и быстро ориентировался. По этим местам хожено сотни раз. С каждым болотцем, вырубкой, прогалиной, опушкой у Бориса Даниловича связано какое-либо интересное охотничье событие.

      ...Вот здесь он в прошлом году при помощи  верного Самсоныча разгромил глухариный выводок... На этой лужайке ему посчастливилось добыть пару тетеревят... Вот огромная лиственница, под которой он не раз сиживал в шалаше, подкарауливая на зорях глухарей, охочих до мягкой лиственничной хвои, тронутой первыми заморозками.

      Сколько приятных воспоминаний связано с этими родными местами!

      Борис Данилович пережил большую войну, побывал в разных местах. Видел он приволжские степи, поросшие горькой полынью, видел меловые горы на Дону, бывал в Бессарабии и в Румынии, на обжитой и благоустроенной дунайской равнине, но его, коренного уральца, влекла к себе бескрайняя тайга, с которой он всегда соединял понятие «Родина».

      Борис Данилович попал в оплывшую и задернелую канаву, извивающуюся между стволами вековых сосен. Это была старая изъезженная грунтовая дорога. По ней были в свое время перевезены тысячи пудов железной руды. Подводы вязли по ступицы в грязи и песке, надрывались чахлые лошаденки, хлестали бичи, раздавалась хриплая брань возчиков... По этой дороге, промятой бесчисленными подводами за срок жизни нескольких поколений, а ныне заброшенной и ненужной, Борис Данилович направился к старому руднику.

      Охотник поминутно натыкался на глыбы железной руды и вскоре по всхолмленному рельефу местности определил, что рудник уже недалеко. Дорога огибала холмы отработанной земли, поросшие спелым сосняком. Обогнув один из таких холмов, Борис Данилович очутился перед зияющей пропастью.

      Здесь начинался разрез.

      Разрез местами достигал тридцати метров глубины. Во многих местах получились оползни, и пологие берега заросли сосняком, березняком и осинником. Грунтовые воды заполнили наиболее глубокие места. Вокруг этих вытянутых в длину безжизненных озер с водой шоколадно-молочного цвета плотными кольцами разрослись ива и серая ольха.

      На мрачный разрез надвинулся вековой бор. Могучие сосны распростерли над обрывом свои густохвойные ветви. В крутые берега врезались глубокие пещеры — старые забои, вырытые кайлом рудокопа. Где-то там, в сплетении насыпей и углублений, сохранились остатки деревянного ворота — столбы и колеса, окованные железом. Среди нагромождений руды водились серые и черные ядовитые змеи. Летом они грелись на солнцепеке и неохотно покидали свои места, когда их беспокоили.

      В детстве с гурьбой мальчишек Борис Данилович играл здесь в разбойников.

      Этот рудник считался одним из наиболее старых среди многочисленных рудников бывшего Сысертского горного округа. Он обогащал заводчиков Турчаниновых и Соломирских, а теперь представлял собой внушительный памятник старины, созданный трудом работного люда.

      Борис Данилович осторожно пробивался между отвалами и глубокими шурфами, рассчитывая выйти к болоту, которое начиналось неподалеку от разреза.

      Охотник прошел через густые заросли малинника и уже доходил до конца разреза, как вдруг... Что такое?... Не померещилось ли ему?.. Отчетливо услышал щелканье глухаря. Глухарь щелкал через небольшие паузы, очевидно, прислушиваясь. Охотник застыл на месте, как примороженный. Он слышал гулкое биение собственного сердца и ощущал легкое дрожание в коленях.

      Глухарь щелкал у самого разреза, на сосне, крона которой нависла над выработкой.

      Было еще темно. Чуть-чуть посветлела восточная часть неба. Над разрезом протянул первый вальдшнеп.

      Долго осторожная птица держала Бориса Даниловича в состоянии неподвижности и нервного напряжения. Наконец, глухарь начал токовать. Опытный охотник решил сделать небольшой полукруг и подобраться к цели со стороны леса.

      Прыжок... Еще прыжок... Еще... и Борис Данилович почувствовал, что проваливается в бездну... Сердце его остановилось... Он шлепнулся в сырую глину на дне шурфа, инстинктивно сжимая в руках ружье.

      «Что это? Неужели конец?..» — с ужасом пронеслось в голове.

      Ощущение боли от удара о стенку шурфа, чувство страха за свою судьбу, быстро привели его в себя. Он медленно приподнял голову и высоко вверху увидел округлое окно в широкий мир воздуха, света и тепла...

      Борис Данилович зажег спичку, при тусклом свете блеснули ослизлые отвесные стены западни.

      Старик ощупывал холодные стены, метался на скользком, сыром дне шурфа, как пойманный зверь, царапал ногтями неподатливый грунт.

      Бурная деятельность сменилась отчаянием. Что делать? Кричать бесполезно. Ожидать помощи? Но кто знает, куда ушел охотник, кто может найти эту гиблую дыру в заброшенном руднике?

      Сырой и тяжелый воздух шурфа спирал дыхание. Становилось холодно. Чтобы согреться, Борис Данилович принялся устраивать нишу для сиденья, выковыривая ножом комья глины из отвесной стенки шурфа.

      Грунт был настолько плотным, что каждый комок стоил значительных усилий. Трудно сказать, сколько времени затратил Борис Данилович на благоустройство своей западни. В шурфе стало совсем светло, когда работа была закончена и появилась возможность отдохнуть.

      Шурф представлял собой цилиндрическую яму глубиной свыше трех метров и около двух метров в диаметре. При дневном свете наш узник окончательно убедился в невозможности самостоятельно выбраться из ямы. Сидя в нише, Борис Данилович вспомнил Пелагею Васильевну, которой он принес немало огорчений своим легкомысленным поведением, мягкий диван под лосиными рогами, промартель, верных друзей-охотников.

      «Какая нелепость...» — думал несчастный, поеживаясь от сырости.

      Он поднимался со своего сиденья и разминал отекшие члены, совершая разнообразные движения.

      Время шло.

      В результате нервного и физического напряжения Борис Данилович почувствовал себя смертельно усталым и впал в полузабытье.

      * * *

      На рассвете Пелагея Васильевна обнаружила остывший диван и установила, что муженек совершил побег на охоту.

      Бедная женщина была весьма огорчена поступком Бориса Даниловича. «Больной... голодный...»

      С каждым часом тревога ее усиливалась. Как жена охотника, Пелагея Васильевна знала, что весной время охоты ограничено. Между тем прошло утро, полдень, а беглец не возвращался.

      Тогда Пелагея Васильевна поспешила подать верным друзьям сигнал бедствия.

      Мы не замедлили явиться.

      Успокаивая расстроенную женщину, мы попытались выяснить обстоятельства трагического события. Собственно, нам стало известно только то, что Борис Данилович вчера был, а утром его не оказалось. Вот и все. Такие данные не удовлетворили бы даже самого Шерлока Холмса. Но Иван Ильич нисколько не смутился.

      — Так вы говорите, уважаемая Пелагея Васильевна, что Борис Данилович вечером был, а утром его не оказалось... Гм... Н-да...Интересно... — говорил Иван Ильич, взглянув  на лосиные рога, на которых вчера висело ружье.

      Он осмотрел диван, несколько раз открыл и закрыл дверь, через которую улизнул Борис Данилович. Все это делалось с видом весьма сосредоточенным, и было заметно, что наш Друг обдумывает нечто совершенно не относящееся ни к лосиным рогам, ни к дивану.

      — А скажите, Пелагея Васильевна, дома ли верный страж Самсоныч? — как бы между прочим осведомился Иван Ильич.

      — А где же ему быть? Дома. Ахти, господи... Я его покормить забыла...

      — Э, пустяки. В собачьей жизни, Пелагея Васильевна, поголодать день-другой — сущий пустяк. А нельзя ли увидеть вашу собаку?

      Мы вышли во двор и не без труда извлекли Самсоныча из будки. Пес сладко спал и с большим неудовольствием покинул свое удобное жилье.

      Самсоныч потянулся, громогласно зевнул, снисходительно вильнул хвостом и степенно подошел к хозяйке. Лизнув руку Пелагеи Васильевны, пес направился в дом, предполагая найти там приготовленный обед.

      Никогда в жизни этот придурковатый дворняга не пользовался таким почтением. Мы следовали за ним, предупредительно распахивая двери.

      Самсоныч вылакал две миски простокваши и только после этого удостоил нас вниманием.

      — А теперь, дорогой Самсоныч, ты включаешься в чрезвычайную экспедицию, — говорил Иван Ильич, прикрепляя длинную веревку к ошейнику пса.

      В сопровождении Пелагеи Васильевны мы вышли в сад. На оттаявших грядках были четко видны следы беглеца. Здесь решалась судьба замысла: пойдет ли Самсоныч по следам хозяина.

      Самсоныч понюхал след, оглянулся, как будто ожидая одобрения, и, туго натянув веревку, повлек Ивана Ильича к изгороди.

      — Умнейшая собачка... А мы думали, ты сущий балбес... — весело приговаривал собаковод.

      Чувствовалось, что Самсоныч отлежался в будке, поднакопил энергии и соскучился по живому делу. Упираясь толстыми лапами в землю и балансируя хвостом, мощный пес буквально тащил за собой Ивана Ильича.

      На старой дороге все выяснилось. Самсоныч держал курс на заброшенный рудник.

      Чем ближе подходили к руднику, тем все больше нас охватывала тревога за судьбу Бориса Даниловича. Обвалившиеся шахты, глубокие шурфы и штольни старого рудника пользовались худой славой.

      Мы не замечали усталости и почти бежали за Самсонычем по узкой тропе вдоль разреза. Рудник километровой длины уже почти остался позади.

      Вдруг Самсоныч резко свернул в сторону, пробежал с десяток метров и застыл у края шурфа.

      — Здесь он... Нашли! — воскликнул Иван  Ильич.

      Любое перо не в состоянии описать все дальнейшее.

      У рокового шурфа мы поочередно обнимали Бориса Даниловича, забрасывали вопросами, на которые он не успевал отвечать.

      Самсоныч прыгал, взвизгивал, громко лаял, выражая свой восторг. Ему посчастливилось несколько раз лобызнуть спасенного хозяина прямо в губы.

      Скажу откровенно, как о деле давно минувшем, что старик растрогался до слез.

      Не буду описывать радости, с какой встретила нас Пелагея Васильевна. Борис Данилович был окружен такой трогательной заботой, что мы стали опасаться, как бы он навсегда не выбыл из нашей охотничьей корпорации.

      — А как здоровье Бориса Даниловича? — спросит читатель

      После трагического случая Иван Ильич совместно с Пелагеей Васильевной оказали такое внимание больному, что Борис Данилович совершенно выздоровел и теперь успешно составляет очередной квартальный отчет. Здесь научная мысль Ивана Ильича удачно сочеталась с домашними средствами Пелагеи Васильевны.

      Наш охотничий вечер состоялся. Вы знаете, что такое домашняя, умело приготовленная бражка? Это можно выразить кратко: сердце пляшет, а ноги — на месте.

      А горячие уральские пельмени! Какие чудеса может совершать Пелагея Васильевна... Возьмешь пельмень в рот, а он сам проскальзывает в желудок. Если ко всему этому добавить селезня, сваренного со свиным салом в ячменной сечке, то...

      Но, дорогой читатель, извините за непростительную рассеянность. На столе возвышался главный виновник торжества — глухарь с брусникой. Перед ним бледнеют все изысканные блюда, которые изобрела кулинарная мысль всех времен и народов.

      Любой в этом легко может убедиться. Стоит только взять ружье и убить глухаря да предварительно запастись брусникой.

      Кстати, могу указать ток: возле шурфа, у старого рудника. Сходите на досуге.